Ангел
Шрифт:
Спрятаться? Вот в этом? Тёмные цвета, гнетущие тени, уныние, тоска.
— Мне кажется, твой мир даже мрачнее нашего.
Руслан улыбнулся светлой, мягкой улыбкой, которая шла настолько вразрез с его картинами, что казалась какой-то неземной.
— Так только кажется, Вера. Посмотри внимательнее, глубже. Неужели ты не видишь? Тени настолько темны только по сравнению со светом. Сами по себе они — ничто. Видишь?
И тут я будто прозрела.
Свет… Он пробивался сквозь тёмные стволы деревьев, сквозь тучи на небе,
— Только в сравнении можно понять, насколько темны тени. Только рядом со светом. Я… называю это надеждой. Каждый раз, когда мне казалось, что всё плохо и в мире нет ничего, ради чего стоило бы жить… Каждый раз, когда я впадал в какое-то волчье отчаяние, когда я доходил до самого дна своей души, в итоге всё оказывалось не так уж и плохо. Появлялся свет надежды. Надежды на то, что когда-нибудь… когда-нибудь всё обязательно будет хорошо.
— Ну да, — я мягко улыбнулась, глядя на Руслана. — Надежда умирает последней.
— Думаю, что это не так. Надежда никогда не умирает.
Я промолчала. Я знала — иногда всё же умирает.
Моя — умерла.
Я подошла к одной из картин и провела ладонью по деревянной раме.
— У тебя не было выставок?
— Нет. Отец говорит, что на эту ерунду никто не пойдёт смотреть. Называет мои картины шизофренической тоской. Утверждает, что их надо сжечь, а мне самому промыть мозги от юношеского романтизма.
Наверное, будь в моей жизни всё по-другому, я бы возмутилась. Но… я знала, что на самом деле подобное отношение со стороны отца — это не так уж и плохо.
Равнодушие гораздо хуже.
— А ты не хотел бы устроить выставку? Показать свои работы не только друзьям и знакомым, но и другим людям.
Руслан взъерошил волосы, и я почувствовала, как в груди стало очень тепло. Мне нравилась эта его привычка.
— Не знаю. Просто… не знаю. Вера…
— Да?
— Я могу написать твой портрет?
Я слегка удивилась. На стенах не было портретов, только пейзажи, но… почему бы и нет?
— Конечно, Руслан. Конечно.
Он начал писать меня на следующий день.
Началось всё с широкой улыбки и внезапного:
— Раздевайся!
Я в это время пыталась сосредоточиться на написании диплома, поэтому не сразу поняла, о чём говорит Руслан.
— Раздевайся! — повторил он и махнул перед моим носом карандашом.
— А… это обязательно? Почему не в одежде?
— У меня есть идея. Для этого одежда не нужна.
— Звучит весьма двусмысленно, — я засмеялась. — Ну хорошо, разденусь.
— Догола.
— Что, и трусы?
— А как же! — мне опять показали карандаш. — Ангелов в трусах не бывает.
Я решила не уточнять, что совсем не ангел — картина-то Руслана, значит, ему виднее.
Он усадил меня на диван, потом долго ходил вокруг и о чём-то думал. В конце концов заставил меня сесть в определенную позу — ноги скрестить, руками закрыть грудь, голову откинуть назад и смотреть на него.
И, конечно, распустить волосы-змеи.
Сидеть в такой позе долго я не могла. Но долго и не понадобилось — Руслан набросал эскиз за два часа.
— Я потом его проработаю и перенесу на полотно, — сказал он воодушевлённо, собирая карандаши. — Тебе больше не понадобится позировать.
— Хорошо, — кивнула я, пытаясь надеть на замёрзшую ступню носок. Руслан остановился, посмотрел на этот процесс странно жарким взглядом, а затем отбросил в сторону очередной карандаш, перехватил мою ногу, стянул с неё носок и… начал целовать пальцы.
Мягко, нежно, но страстно и отчаянно он любил меня там, среди кисточек, красок и карандашей, после того, как нарисовал эскиз к картине, которую позже назовут гениальной.
Я увидела её спустя две недели.
Руслан изобразил меня ангелом. Сидящим на камне ангелом с окровавленными крыльями, белым лицом и сияющими глазами.
Ангел смерти с лицом жизни…
Он словно перенёс частицу моей души на полотно, как Бэзил перенёс частицу души Дориана Грея.
— Может быть, если убить твою картину, умру и я? — улыбалась я, любуясь своими нарисованными волосами. И правда же, настоящие змеи…
— Не думаю. Дориан Грей умер, потому что у него была чёрная душа. А ты светлая.
— Не такая уж и светлая… — пробормотала я, как мне показалось, себе под нос. Но Руслан услышал.
— Такая. Поверь мне. Такая.
Я не верила.
Я знала: когда мы любим, то смотрим на объект своей любви через призму собственных чувств. Именно они раскрашивают нашу любовь в яркие краски и заставляют воспринимать всё радужным, сияющим, светлым…
Я была падшим ангелом. А они, увы, не светлы.
3
— А где твоя мама? — спросила я Руслана через несколько дней после того как «Ангел» занял почётное место на стене в гостиной.
Удивительно, но я, проучившись вместе с Русланом пять лет, не помнила, что стало с его матерью. Рассказывая о своих картинах, он говорил лишь об отце.
— Мама… — Руслан грустно улыбнулся, и я сразу поняла, что он скажет в следующий миг. — Умерла. Хочешь, покажу её тебе?
Я кивнула.
— Конечно.
Он показал. Но не фотографию — два портрета.
Один из них хранился в ящике письменного стола в гостиной, и автором его был отец Руслана. На портрете была изображена очень милая смеющаяся женщина в красном платье. Вокруг переливался сияющей зеленью лес, и казалось, что он смеётся вместе с ней.
К тому времени Руслан уже познакомил меня с работами отца, и я понимала, до какой степени эта картина не похожа на все остальные…