Ангелам господства
Шрифт:
— Смерть. Замкнутость квадрата.
Рыбёха углублялась в забытьё, сгущались сумерки в прямоугольных окнах. Объёмы морозильной камеры освоены и цель ясна на завтра.
— Прежде братоубийственный раздел, отказ родства по крови шел по границе «деревня и столица», теперь — по карточным счетам, суть капиталам.
— Брось ты, они неуязвимы — золотой дождь — броня, на дно — и не достанут.
— Заслонка ненависти не предел. Их будут ненавидеть эти толпы детей без времени.
— Их растворят. Нейтрализуют кокаином.
— Гражданская война на
— Сознательных — по партиям и под контроль. Простая педагогика, политика здесь ни при чем.
— Любил ли Гамлет перестройку?
— Ну, не настолько — тень отца.
— А бог с ним, с тем общением, молчание дороже.
— Дороже золота. И пушки не грохочут, и лиры помолчат.
— Простая педагогика. Заслонку на терпенье. Молодёжь пусть жилы спустит в плэйер с веером по вечерам.
Стоптали пластик упаковок, как вакуум знамен, и — в кратер помойного ведра. На мусорку! И освежителем побрызгать.
А спозаранку снова «шопинг». Подругу за ночь проняло отсутствием свинины в доме. Заполнить отсеки морозильной камеры отборной вырезкой возможно только в магазинах на проспекте.
Тут стало ясно — кандидат наук не мыслит праведно в обрезках мяса. Пришлось учить, распихивая по пакетам, давать понять, что — для борща, что — для окрошки, где — котлеты. Замуж сходить — не поле перейти, особенно после пути в науке по передаче схоластики от вольной конницы хазарских печенегов и до останкинской. Не колбасы, а поля, да не того, что приснопамятный Высоцкий велел властям влюблённым постелить, а лишь того, что взяли в длинноносой сказке для новых русских в чудеса, чтоб околпачить русокосых. Теперь от психики до химии. Термическая обработка мяса зависит от разделки. Разных блюд белковой пищи потребляет муж неограниченно. Зависит от подачи. Режь вдоль волокон или поперёк. На основании временного потребления. Нужды во времени и в разговоре. В зависимости от длины внушений, которые сей ужин предварят. Но вообще, нелишне помнить, что лучший ужин для двоих — согретый плов на батарее. И по-восточному, как ты, Рыбёха, любишь, и для двоих, поскольку твой казан — овал, а это — модная подача сервировки теперь на Западе, и времени не будет жалко, когда твой муж окажется неблагодарным хамом.
Мы штурмовали Питерский проспект не под землёй, а поверху. Рыба впервые осознала количество продуктов для борща. Спуститься и подняться переходом её блокировала тяжесть нош. Я уговаривала, что небезопасно, что эта трасса на места где отдых брежневской элиты уже поприрастал строительством трассирующих на предельных скоростях, что женская привычка к тяжестям в России извечна, и статистика давно сказала, что самый тяжкий труд — у русских балерин, зато удар от их ноги способен опрокинуть лося.
Рыбёха пала на асфальт сухого Ленинградского проспекта и простонала:
— Лучше бы я очищенную сперму покупала!
Вот это откровение, двадцатый век. Атомизация сознания на фоне «шестисотых». Сошло с дистанции общение полов. Приростом прибыли на банковских счетах — залоги долголетия.
Мы уцелели на проспекте с пакетами продуктов. Нас мерседес не сбил. Не взял в тюрьму патруль. Не клюнул голубь. Видно, белужий вой с тоской в пробирку способен мерседесам угрожать. Николь звонила. Надо ехать. С меня уже достаточно. Как только Жоржа привезли, я к Нике канула, борщ посолила и Рыбе повелела медленно мешать.
На кухне Бережковской набережной умостился Лучин и кушал прибалтийский сыр вприхлёбку с чаем, который сам привёз, поскольку собирался забраться в замужья к богатой женщине с достатком, которая его снабдила в дорогу термосом и сырной головой.
— Предсказывала, да, ты станешь режиссёром еврокласса. — Николь страдала комплексом Сивиллы. Поныне жадная на отпущение грехов талантливая зависть к будущим успехам.
Лучин всё близоруко щурился в меня, и вдруг, прозрел:
— Ты отчего такая грустная? От Орлеана? Спалилась на кострах эфирной страсти?
— Испепелилась на страстях исповедальной муки. А ты с хорошей памятью, герой. Вот я тебя не помню. Где, режиссер, учился?
Николь собою заслонила гостя от моего воздействия огнём:
— Младший набор у Мэтра — девяносто третий год.
— Свежатинка, счастливчик, поколенье next. Что ставишь, выпускник годов свободы?
— Я создал свой театр.
— Вот это высоко! «Я создал свой театр!» Однако! И что, народная тропа не зарастает?
— Не жалуемся, ходят.
— Там дочка мэра в главной роли у него. — Николь разумно уточнила. И раззавидовалась повышенному уровню знакомства к себе сама.
Природа спеси неисповедима. Понизим планку поведенья до их настроек образцов.
— Лужкова дети взрослые, еще почти что крохи, вам здесь сейчас не повезло.
— Театру возраст не помеха, вот принц и нищий — тема близнецам. Ты, кажется, её преодолела.
— Почти что.
Общаться с младшим курсом всегда такая мука — помнят всё, а ты о них — ни грана. Поволок свою волынку впечатлений. Как сведенья на пересуд. Наверное, наш курс и впрямь был для округи популярным, раз до сих пор зудят и норовят дознаться. Вот приняла условия игры. Рассеюсь в данной точке зрения. Попал в село, где все хромают — прихрамывай, иначе тебя заставят это делать.
— Тут Шендерович позвонил, отъелся рыбы с Верхотурцевым на Селигере. Теперь начнёт писать и баллотироваться снова. В Кремле читал. Живой остался. Со Жванецким сравнивают. Ты чего такая грустная, от Орлеана?
— От поминанья Рыбы. Рыбного филе. Мы ждем возможного звонка с истерикой. А грустная я не с того. Меня обидела работодателя прислуга. Сказала — очень полная для статуса звезды. Её экран старинных выпусков с диагональю «Горизонта», там всё на два размера больше. Мечта — преодолеть пространство. Объёмным — сыра не давать!