Ангелоиды сумерек
Шрифт:
– Я должен ответить на дар другим даром?
«О, это не будет так уж трудно тебе. Назови остров».
В своих мыслях я не однажды примерял имена, но теперь помедлил:
– Пусть будет остров…
Лазурных ручьев, золотистого песка, зелёных трав? Всё это пустые слова.
– Знаете, уж если я побывал в здешних Робинзонах и отыскал себе друга, то пусть он будет Остров Пятницы.
«Принимаем, – зашелестели голоса, как будто сильный вихрь прошёл по листве. – Принимаем и благодарим».
– А что теперь? – спросил я моего Каури.
«Это владелец пера Симурга спрашивает нас? Призови его – и летите оба в свои края с доброй вестью. Вас ждут подобные вам – а девочке нужно к тому же научиться использовать свой язычок и губки для сладостных игр».
Я улыбнулся этой
И снова туман с горы Меру сгустился и стал крылом, обнял нас обоих, меня и Аксаль, – и понёс.
– Я вижу, ты научился летать, малыш, – произнёс живой гром. – Видишь, как это просто?
– Но я не… – хотел я возразить. Но восхищённые мысли Абсаль тотчас перебили мою речь:
«Да конечно, это мы сами летим внутри него и с ним, точно в облаке. Симург – Тридцать Птиц. Мы тоже входим в число этих тридцати, Живущий».
Земной шар ожерелья нашей птицы отражается внизу картой, и на нём мы ищем нашу пристань, ищем – пока не срываемся вниз с необычайной скоростью.
Тут я проснулся. В нашей с Хельмутом комнате, на той же кровати, где всё начиналось, и совершенно голый – только что кольцо с карбункулом вернулось на палец. Сам Хельмут восседал в изголовье, снова во всём красно-золотом, – и поил меня очередной мерзкой микстурой.
– Хельм, это я что – так спал?
– С лица – уж точно, да и с тела немного. Жирок порастряс, мышцы нарастил, поздоровел, в общем.
– Так, значит, это был не сон?
– Я тебе что говорил – сны бывают всякие. Пустопорожние и тяжелогруженые, обморочные, заморочные и властные.
– Ты мне зубов не заговаривай. Девочка…
– Сынок у тебя родился. Только месяц ему, а уж как боек! Лепетать вовсю начинает. Только тебя и ждали, чтобы первое имя ему наречь.
– Я думал, еще и невесту ему привезу.
– Это ты что – про дылду зеленоглазую? Здесь она, а как же. Появилась почти сразу же, как ты… хм. Ну, мы ж не цыгане, чтобы юнца со старухой обручать. Конечно, какая она старуха, самый расцвет. И явно поумней Беттиного детища будет. Русскую и прочую речь берёт с губ, в вашу сумрачную науку входит как нож в масло, а уж красавица!
– Так, – я приподнялся, и Хельм с готовностью сунул меня в парчовый домашний халат. – Кажется, я пропустил самое забавное. Сколько я тут валяюсь?
– У нас – около двух лунных циклов. А сколько у тебя во сне прошло – это уж самому тебе видней. То ли год, то ли вообще целая жизнь… Слушай, ведь тебя ждут.
Угу. И наверняка подслушивают.
Потому что на этих словах дверь распахнулась, и на фоне серебристого восхода, как в окладе, появились лица и фигуры.
Бет с младенцем на руках. Трое Волков в парадной форме. Мария, что держала за руку Гарри. И тонкая, как деревце, тёмная, как вечер, сладостная, как дух июньских лип, моя Абсаль в свадебном наряде. Моя прекрасная дама. Не дитя и не дочь. Не жена и даже не невеста. Просто моя неотъемлемая часть. Multaque pars mei, как говаривал старина Гораций.
– Я же думал своими детьми человеческий род приумножить, – сказал я перед тем, как окончательно сдаться обстоятельствам.
– А кто, по-твоему, мы сами? – ответил Хельм. – Кто, если не самые настоящие люди?
IV
После долгого пребывания на вольной природе обиталище Хельмута показалось нам с Абсаль тесноватым и уж очень круто навороченным. Нет, не надо думать, что мы подселились к царственному казнителю
Не нужно, однако, думать, что Абсаль, рождённая на Острове Пятницы, просто не понимала смысла и значения окружавших ее вещей. Уж кем-кем, а дикаркой ее считать было невозможно с самого начала, азы же русской и европейской культуры вошли в нее сходу, как нож в масло. Но когда ты сколько-нисколько провёл в дружественной лесной среде, охотно предоставляющей тебе всё, что нужно для существования, но не для комфорта, некий благородный аскетизм буквально въедается тебе в печёнки. Причем аскетизм, отчасти выдержанный в японской эстетной манере: толстые циновки, занимающие всю ширину пола, резные буковые подголовники, подозрительно напомнившие мне… ну, без обиняков: низкую плаху, – глиняный таз и такой же кувшин для ополаскивания. Наши скудные наряды были развешаны по стенам вместо картин, сундук для книг и мнемокристаллов (потрясное новшество: информацию с них можно было считывать без всякой техники, всего-навсего прижав ко лбу, как тфиллин) использовался как диванчик для сидения гостей, а драгоценный пищевой фарфор и узкая кружевная скатёрка украшали собой нишу в стене. Получилась своеобразная токонома, которую разрушали только ради смертных гостей. Например, Асии, которая не только осталась в городе, причём фактически одна, но и весьма плодотворно обслуживала сумрачников. После успеха с Беттиной, которой гранатовый браслет помог родить хорошего мальчишку, и отчасти со мной она всё прикидывала, чем лучше припечатать скромницу Абсаль.
– Я представляю себе уваровит… Нет, гранаты – это слегка поднадоело, – говорила она. – Однажды я видела прозрачные кварцы со вкраплениями целого полчища дендритов – вот это была красота. Их ещё полируют огромным кабошоном.
Однако Абсаль не захотела ничего, что бы сдавливало палец или руку или оттягивало шею, и дело так и заглохло.
Да, конечно, Хельмут с Амадеем не протестовали, вытаскивая громоздкую средневековую мебель и посуду на своём горбу, – дело было несложное. И да, разумеется, в обычной еде не было нужды нам обоим – рот служил моей Абсаль лишь для пения и разговора, на слух напоминавшего то же пение. В пищу ей шёл солнечный свет – лишь сильная смуглота и древесные тени на коже помешали мне тогда, на острове, заметить зеленоватый оттенок кожи, делавший ее похожей на статуэтку из старой бронзы. И движения напоминали скорее танец ковыля под ветром, чем рывки боязливой лани – хотя моя девочка была достаточно проворна, чтобы не уступать никому из сумров ни в работе, ни в играх. Кстати, ночь никак не влияла на нее – стройное тело отроковицы запасало вдосталь солнечной энергии и легко могло восполнить нехватку «молоком луны и звёзд», как называла Абсаль свет, отраженный диском, а, может быть, и самой атмосферой. Ночью она, по-видимому, не спала в обыкновенном смысле, как прочие разумные существа, но дремала и видела сны. Просыпаясь и наклонившись над ее простертым телом, я видел, как трепещут нежные веки. А когда они приоткрывались… я убеждался, что больше всего хлорофилла было в глазах моей красавицы. Чёрные или прозрачно-серые в темноте, они ярко вспыхивали зеленым, стоило им поймать хотя бы искру, днём же разгорались, будто два холодных факела.