Ангелотворец

Харкуэй Ник

– Мэтью платил за Дэниела.

Гарриет смотрит на сына, затем на листок и кивает.

– Да.

– Он вел черную бухгалтерию.

– Да.

– А потом, когда Дэниел обратился к стороннему бухгалтеру…

– …Мэтью уговорил мистера Пресберна вести черную бухгалтерию за него.

Пресберн, кристально честный счетовод, бесплатно помогал ремесленникам и прочим добрым людям вести финансовую отчетность. Вот только Пресберн, судя по всему, был ставленником Мэтью, каналом, по которому тот продолжал щедро одаривать своего сурового отца. Стало быть, это правда. Но что это значит здесь и сейчас для

Дж. Джошуа Спорка, который в детстве пытался быть Мэтью, в зрелости – Дэниелом, так и не отважившись стать собой? И которого теперь – во всех воплощениях – демоны гонят по этому грешному миру?

– Ты знала?

– Да.

– Однако Дэниел так и остался в неведении.

– Да. Я подумывала ему рассказать. – Ведь Господь любит честность. – Но это было бы слишком жестоко.

В самом деле. Зато ты могла бы рассказать мне. И этим здорово упростила бы мне жизнь. Знай я, что дело Дэниела – в том виде, в каком он всегда его вел, – не приносит дохода, я не потратил бы десять лет жизни на попытки его воскресить и не гадал бы, почему у меня ни черта не выходит.

Гарриет вздыхает и ненадолго сцепляет руки. Да подарит Господь покой их грешным душам.

Опять-таки, Джо считает, что обрести душевный покой было бы не в пример проще, если бы некоторые члены его семьи поменьше врали и не оставляли бы потомкам такое хитровыдуманное наследство.

Ладно. Спасибо хоть, что ничего не сказала о неисповедимости путей Господних. Когда Гарриет только поселилась здесь, Джо думал, это такой вежливый монашеский вариант выражения «Иди в жопу». Позже он пришел к выводу, что это символ веры.

– Дэниел что-то создавал вместе с Фрэнки, верно?

Выражение лица Гарриет стремительно меняется от благостного к яростному.

– О, ради нее он готов был сделать что угодно! И делал. Она о многом его просила, и он все выполнял как миленький. А о том, о чем не просила, догадывался сам… Она была злым человеком, Джошуа! Очень злым. Порочным, темным. Умники считали ее светилом, но внутри у нее была гниль, как у яблока, упавшего с ветки на землю. Гниль, черви и смерть. Она была ведьмой, ведьмовского племени. Да спасет Господь ее душу, ибо она наверняка сейчас горит в аду. Не хочу о ней говорить. Она была плохой.

– Я думал, мы все изначально плохие. Кроме тех, кто очень старается стать хорошим.

– Да, мы все грешны, Джошуа. Однако мы не злые – если не прикладываем усилий, чтобы таковыми стать. Она была по-настоящему злой. Ее глаза… они видели мир насквозь, до самых глубин, до дна. Говорят, так же видел Эйнштейн. И что нам дало его зрение? Сожженные города и обугленные тени на стене. Полвека страха и ненависти. А теперь мы все вот-вот увидим чемоданчик, способный превратить целый город в стекло. Но Эйнштейн был праведный человек, верно? А Фрэнки – близко нет. Нет и нет!

– Почему? Что она такого сделала?

– Ах, Джо, незачем вспоминать старые злодеяния. Тревожить призраков прошлого. Пусть спят спокойно.

– Они уже проснулись. Что она создала? С чем ей помогал Дэниел?

– Она его обманула. Сказала, это великий механизм, который исцелит весь мир. Она правда думала, что все исправит, что на Земле наконец воцарится утопия… Наука спасет мир, так все считали в ту пору. Однако истинное спасение идет от души, спасение – это дар Божий. А Дэниел… он, конечно, говорил: на Бога надейся, да сам не плошай. Мол, все сущее под небесами – возможность чему-то научиться, из всего можно почерпнуть какой-нибудь урок. Господь хотел, чтобы мы стремились к большему, и их совместное детище было результатом этого благородного стремления. Дьявол обратил их любовь во грех!

– Какой грех? Что там было такого ужасного?

Гарриет нащупывает на шее крестик, ее губы шепчут молитвы. Какая набожность. Какой страх перед ересью. Обсессивно-компульсивное расстройство на религиозной почве.

Она вдруг хватает ладонь Джо и резко стискивает.

– Они создали нечто вроде молитвенной мельницы, как в Тибете. Машину для поклонения, целиком из золота, как древние языческие храмы в Библии. Но молится она Дьяволу…

– Мам…

– Нет! Нет, Джо, ты спросил – я тебе отвечаю. Это зло. Оно вызывает древних чудищ, со времен первых дней творения. И она это знала! Знала! Один раз она уже открыла геенну, оттуда вышел Дьявол и унес с собой множество невинных душ! Фрэнки рассказала об этом Дэниелу, но он все равно, все равно ее любил! О, эти бесстыжие французские глаза, бесконечные кошки-мышки… То пропадет, то снова объявится: «Мне надо с ним поговорить». На Мэтью ей было плевать. Ни словечка ему не скажет, не приласкает. Она думала только о себе. Она. Была. Плохой! Но меня никто не слушал!

Гарриет вперяет в сына яростный взгляд. Хочет, чтобы он ей поверил, чтобы понял наконец. Ее мир теперь на четыре пятых сокрыт от него, а последняя, пятая часть кишит тенями. Как-то раз, еще до того, как Гарриет сделала последний шаг и приняла постриг, она вернулась домой пораньше. Его еще не было дома, а когда он пришел, она рыдала в углу, уверенная, что второе пришествие уже состоялось, и ее красавец-сын был взят, а ее оставили здесь за пыльные грехи прошлого и недостаточно искреннее раскаяние.

Джо Спорк сидит и ждет, когда она выговорится. Бессмысленно – и всегда было бессмысленно – говорить ей, что все это не очень похоже на деяния милостивого, любящего Господа; что Вселенная, в которую верит его мать, скорее вышла из ужастиков студии «Хаммер», где вампиры, как пауки, расползаются по водосточным трубам.

На миг перед глазами возникает жуткий образ: мятые матерчатые лица следят за ним из окон черного фургона. Джо бросает взгляд в окно, замечает собственное отражение, но присматриваться боится: вдруг сзади окажется высокий, согбенный, как цапля, силуэт в черном, тянущий к нему черные лапы… Джо напрягает слух: не слышно ли сзади странного свистящего дыхания? Он чувствует в комнате чье-то присутствие, кто-то стоит у него за спиной… Прядет нити паучьими пальцами.

Джо оборачивается.

И видит Гарриет. Та сидит на краешке кровати, смотрит на него и, кажется, впервые за много лет видит в нем Джошуа Джозефа, своего сына, наконец-то вспоминает всю их прожитую вместе жизнь. Здесь, сейчас, она – его мать, и больше никто.

– Ты звонил Крейдлу?

– Конечно.

Она кивает и проводит ладонью по губам. Задумчиво склоняет голову набок.

– И все же ты здесь. Пробрался тайком. Стало быть, ты не делаешь, что тебе велено.

– Сначала я все делал.