Ангельский концерт
Шрифт:
— Ба! Кто к нам пожаловал! Знаменитый адвокат Башкирцев собственной персоной… Вот так сюрприз! Что ж вы, Ева Владиславовна, до сих пор молчали? Право, нехорошо с вашей стороны…
Тут он снова развеселился и продолжал, вертя в руке выключатель от торшера:
— Знай я, что это именно вы, Егор Николаевич, — да разве стал бы я устраивать нашу, можно сказать, историческую встречу в таком клоповнике! Вы только принюхайтесь: сущий кошмар. Аммиак, скверное курево, низменные пороки, тонны и тонны сгоревшего алкоголя, какая-то тухлятина — и весь этот букет впитали в себя злополучные стены старого притона. Порядочным людям вроде нас
— Книга со мной, — остановил я его, отказавшись от соблазнительной мысли немедленно врезать между блестящих от возбуждения и удовольствия глаз Соболя.
— Отлично! — воскликнул он, прочитав мою мысль. — Просто великолепно. Мы почти у цели. Давайте ее сюда, и пожалуйста, — без эксцессов. Думаю, ваша супруга со мной солидарна.
Я опустил кейс на пол и взглянул на Еву. Она по-прежнему сидела безучастно, и ее молчание было красноречивее всяких слов. Только теперь я заметил, что ее запястья туго обмотаны полосками лейкопластыря, а с кресла свисает и змеится вдоль плинтуса скрученный шнур, который заканчивается тем самым выключателем, с которым забавлялся Олег Иванович. Вилка торшера торчала в розетке.
Вот она — его главная фишка.
— Надеюсь, вам не придет в голову использовать это ваше… устройство? — произнес я, дергая молнию куртки. — Вы ведь у нас — духовное лицо.
Он хлопнул себя по колену и произнес:
— Давайте-ка, Егор Николаевич, книженцию, и покончим с этим. Где вы там ее прячете? Что касается духовного лица…
— Снимите с нее это, — сказал я, — иначе…
— Что? — Он подался вперед, и всякий намек на улыбку смыло с его физиономии. — Вы, кажется, мне угрожаете? Лихо! Это в вашем-то положении!
Лидер церкви «Свет Истины» слегка оскалился, сделавшись похожим на потревоженную летучую мышь.
— Хорошо, — произнес я. — Отложим дискуссию.
Я наконец-то справился с молнией и начал разматывать желтый скотч, накрученный поверх свитера и Библии. Соболь с любопытством наблюдал, одновременно держа Еву в поле зрения.
Наконец я швырнул липкие обрывки в угол и подал ему книгу.
— Забавный раритет, — лениво протянул он. — Посмотрим, посмотрим… Жаль, что я раньше не догадался обратить на него внимание.
Я поразился его наглости.
— Где это вы могли его видеть?
— От вас, господин адвокат, у меня буквально никаких секретов! — Он шутовски пожал плечами. — Конечно же, в доме семейства Кокориных, там она и находилась до того, как попала к вам. К сожалению, в ту пору я не располагал той поистине драгоценной информацией, которой поделилась — заметьте, совершенно добровольно! — ваша очаровательная супруга.
Он зафиксировал меня на месте еще одним коротким взглядом исподлобья, перевернул Библию обрезом вниз, раскрыл обе крышки переплета и основательно встряхнул. Ничего не произошло, и тогда, неожиданно крякнув, Соболь натужился и с треском вырвал блок в шестьсот сорок плотных желтоватых листов из переплета, отбросил в сторону и низко склонился к корешку, словно принюхивался.
— Не здесь, — односложно проговорила Ева, и это были ее первые слова с момента моего появления в гостинице. — Задняя крышка.
— Задняя так задняя, — пробормотал Соболь, и в руке у него, как у ярмарочного фокусника, вдруг образовался золингеновский охотничий нож с костяной рукоятью. Лезвие бесшумно выпорхнуло на свет.
— Ну и как вам
Соболь хмыкнул, осторожно подрезая окантованный кожей другого тона край переплета.
— Я попросил бы вас, Егор Николаевич, отойти к двери. Руки у меня, как вы видите, заняты, и всякое ваше неаккуратное движение может привести к серьезным последствиям… Что касается «Шато-Марго» — нет слов, оно просто превосходно. Только очень удачливые люди могут позволить себе на закате дней наслаждаться вином по двести евро за бутылку… И знаете, что я вам скажу? Именно к этому я и стремлюсь. Поистине светлая цель: ни в чем и никогда себе не отказывать. По поводу обвинений, которые ваш внутренний голос сейчас выдвигает против меня, заявляю — они совершенно бездоказательны. Господь — уж вы мне поверьте — не жалует упрямцев и заблуждающихся, а именно такими и были эти двое, несмотря на возраст. В отличие от милейшей Евы Владиславовны…
Покончив с окантовкой, он просунул лезвие на пару сантиметров в толщу задней крышки переплета, подрезал ее по периметру и надорвал. Посыпалась какая-то труха, клочки пергамента или бумаги с расплывшимися бурыми пятнами, какие оставляют галлюсовые чернила; Соболь ввел пальцы в щель — и бережно извлек оттуда сложенную пополам четвертушку бумаги с неровными краями, словно ее второпях оторвали от листа побольше.
Всего секунду он держал ее на весу, сладко щурясь и пожевывая влажными губами, а затем развернул и взглянул сквозь бумагу на свет.
То, что он обнаружил, его удовлетворило. Я успел заметить, что листок заполнен больше чем наполовину, строчки казались мелкими и острыми, внизу, как и положено в письме, чернела размашистая подпись.
Немедленно после этого Олег Иванович заново сложил листок, сунул его в плоский кожаный бювар, а бювар поместил в небольшую дорожную сумку вроде тех, в которых таскают ноутбуки. Затем он выдернул вилку из розетки, поднялся во весь рост и объявил, сопровождая новость тем же жестом, каким призывал со сцены свою паству к покаянию:
— Все свободны!
Ева рванулась ко мне, за ней потянулся шнур, теперь уже безопасный. Первым делом я освободил ее запястья от пластыря и туго прикрученных оголенных проводов и только после этого прижал к себе. Соболь взял со стола мобильный, пробубнил в трубку несколько слов — и почти сразу снаружи в замке заскрежетал ключ.
Однако просто так расстаться с Олегом Ивановичем я не мог. И хотя Ева отчаянно толкала меня в бок, все-таки спросил:
— Так что же это такое?
— Это? — Соболь приподнял сумку за ремень и слегка покачал ее перед собой, явно наслаждаясь моментом. — Это стоит дороже, чем ваш… — он покосился на Еву, — чем ваш собор Святого Петра со всеми его цацками. Да-да, я не шучу. И покупатель ждет уже без малого шесть десятков лет.
— Надо же, какое терпение! — заметил я.
На этот раз он не засмеялся, а смерил меня тяжелым взглядом, словно прикидывая, нет ли ошибки в том, чтобы позволить нам с Евой просто уйти. И вдруг, словно что-то его толкнуло, произнес:
— Скажу больше — этот документ будет уничтожен. Как только попадет в руки покупателя.
— Только и всего? — сказал я. — А если бы Нина Кокорина уничтожила его раньше, как она поступила с другими бумагами отца?
— Это ничего не могло изменить. Она не смогла бы представить убедительных доказательств, а на слово я ей все равно бы не поверил.