Ангельский концерт
Шрифт:
На стук никто не ответил.
— Герр Питер Интролигатор! — звонко окликнула Люся и постучала настойчивее.
Я не стал дожидаться — повернул ручку, и дверь распахнулась. В небольшой светлой комнате, обставленной с аскетической простотой, занимая почти все свободное пространство между узкой кроватью и входом, головой к двери лежал мужчина в серой клетчатой шерстяной рубашке и темных трикотажных брюках с белыми полосками. Лица видно не было — оно уткнулось в веселенький, бежевый с синим ковролин, — только редкие седые пряди на куполообразной макушке. Тело мужчины казалось громадным.
Евы в номере девятом не было.
— Господи Боже! — выдохнула где-то рядом Люся. — Петр Ефимович!
Я шагнул вперед, наклонился над лежащим и запустил руку за ворот рубашки, нащупывая спереди, между жесткими сухожилиями и гортанью arteria carotis. Пульс отсутствовал.
Люся протиснулась мимо меня к изголовью кровати и нажала кнопку на стене. Она не отпускала ее до тех пор, пока в коридоре не послышались торопливые шаги. В дверном проеме появилась запыхавшаяся девушка. В одной руке она держала чемоданчик портативного кардиографа, в другой — бокс с реанимационным комплектом.
Бросив всю эту амуницию на угол стола, она мгновенно оттеснила нас от тела, тем же движением нащупала артерию, прислушалась и махнула рукой.
— Поздно, Люсенька, — проговорила она. — Кончено. Молодой человек, помогите мне его перевернуть…
Я присел на корточки и только тогда заметил застывшую в дверях пару совершенно одинаковых старушек: обеим за восемьдесят, коротко стриженные, чистенькие, курносые. У одной слегка тряслась голова, другая держала на руках большого смирного кота. В глазах у обеих горело адское любопытство.
— Ариадна Степановна, Гликерия Степановна, прошу вас! — расстроенно проговорила Люся, захлопывая дверь перед носом двойняшек.
Пока мы перекатывали тяжелое и неподатливое, как бронзовое изваяние, но еще теплое тело Петра Интролигатора, а затем укладывали его на кровать, я бегло осмотрел пол. Следов крови нигде не было видно. Лицо старика — узкое, с далеко выдающимся носом и мощными надбровными дугами, не пострадало при падении.
Девушка-врач расстегнула рубаху старика, присела рядом и еще раз тщательно прослушала сердце и легкие, после чего сложила стетоскоп.
— Что с ним, Галочка? — спросила Люся.
— Ну что еще может быть в его возрасте? — отвечала та. — Сердце. Срок эксплуатации, как говорится, истек. Раз-два — и готово. Повезло человеку…
Затем они принялись обсуждать детали — как организовать похороны так, чтобы не слишком тревожить «контингент», среди которого большинство с расшатанными нервами и кучей хворей. До меня доносились озабоченные реплики то одной, то другой, но я не слушал, удивляясь, почему никто до сих пор не вспомнил о Еве, которая была здесь и, возможно, застала последние минуты Петра Ефимовича. Но тогда где она сейчас?
Я обвел взглядом последнее пристанище Интролигатора: все как у всех. Минимум личных вещей. Стол, стулья, книжные полки, маленький холодильник, аптечка с лекарствами, музыкальный центр с хорошим приемником. Телевизора нет. Легкие занавеси на окнах, одно приоткрыто — то, что выходит в сад, а второе смотрит в долину, где дымит и лениво шевелится Филипповка, но не прямо на поселок, а на Березки, куда Петру Ефимовичу вскоре предстоит отправиться.
Он теперь лежал на кровати, и выражение его лица поразило меня. Совершенно спокойное, почти величественное — как у человека, до конца исполнившего свой долг.
В ногах кровати на тумбочке сиротливо стояла недопитая чашка — в ней размокал пакетик зеленого жасминового чая. На вешалке у двери болтался полосатый банный халат, а рядом — плоская темно-зеленая дамская сумочка от Беллини с двумя вертикальными застежками-молниями. Я знал, кому она принадлежит, как знал и то, что, если с Евой все в порядке, ее вещей тут быть не должно.
Никто на меня даже не взглянул, когда я боком протиснулся мимо женщин, снял сумочку с вешалки и выбрался в коридор.
Здесь чувствовалось мрачное оживление — слух о происшествии уже распространился по этажам. Однако и обычная жизнь продолжалась: в столовой гремели посудой, пахло свежей сдобой, а из двери в сад по-прежнему тянуло сырым холодком.
Я миновал холл, свернул в вестибюль, но привратницы в белом халате на месте не оказалось. На крыльце я закурил, с жадностью глотая горький дым, и попытался реконструировать события, однако в голову лезла всякая дичь. Допустим, у Интролигатора во время разговора с Евой случился приступ и она испугалась настолько, что просто сбежала, забыв про сумочку… Возможно? Да, но только если бы на месте Евы была совершенно другая особа. Примерно в это же время Соболь больше получаса продержал Люсю в кабинете, болтая о чем угодно, но не проронил ни слова о старике из девятого номера, хотя из-за него он сюда и явился…
Привратницу — или кем там она числилась в «Эдеме» — я заметил издали. Женщина торопливо семенила в сторону прачечной с узлом стирки. Отшвырнув сигарету, я пустился вдогонку.
— Надежда Михайловна, — окликнул я еще на ходу, — вы сегодня все время были у главного входа?
— Да как вам сказать, — дружелюбно откликнулась она. — Когда как. Работа у меня — видали? — все на бегу. Белье, посуда, халаты, все на мне… Но вообще-то я поглядываю…
— Вы видели большую машину — ту, что въезжала на территорию часа два назад?
— Конечно! Я и водителя видела. Чернявый такой господинчик.
— А другие?
— Какие другие?
— Других машин здесь не было?
Тут в кармане у меня заверещал мобильный. Я выхватил его, мельком взглянул на дисплей — и оторопел. Номер не определялся. Там вообще ничего не было, но телефон продолжал упорно звонить. Я нажал кнопку и услышал голос Евы.
Женщина остановилась, с любопытством глядя на мою физиономию.
— Ты хорошо меня слышишь? — спросила Ева.
— Детка, это ты?! — заорал я. — С тобой все в порядке?