Ангелы приходят и уходят
Шрифт:
Марков стал плескать водой Бобе на затылок. Бобы рычал и отплевывался.
Наконец ему полегчало. Он отвалился от крана, постоял, разглядывая себя в зеркало.
— Вот же сука, а… Ну, я его еще встречу… Я его, гада, зарежу… Куда он, сука, денется…
Потом он вдруг развернулся к Ковалеву и сказал сорванным голосом:
— Ты меня не знаешь! Но ты меня скоро узнаешь!..
Марков попытался перехватить руку Бобы, но не успел: Боба заехал кулаком в окно. Со страшным звоном посыпалось стекло, захлопали в коридоре двери.
— Ну, Боба, говорил же я тебе… — с этими словами Марков исчез.
— Ну… вот же сука… — Боба в удивлении поглядел на окровавленный кулак.
В дверях показались встревоженные лица. Боба повернулся к ним и страшно прорычал:
— Идите вы все на х…, поняли?!
Лица пропали.
В разбитое окно сильно дуло. Ковалев отодвинулся.
— Ладно, — сказал Боба, опуская кулак. — Пошли.
И отправился из умывалки. Ковалев поплелся следом.
Они поднялись на пятый этаж, вошли в какую-то комнату. Здесь было дымно и шумно. Трое-четверо незнакомых Ковалеву людей повернули головы.
— Толян! — сказал Боба. — Обслужи.
Мрачный парень в разбитых очках сунул руку под кровать, достал бутылку.
— Самогонку пьешь?
— Угу, — сказал Ковалев.
Ему сунули в руку кружку, в другую — кусок хлеба. Ковалев выпил, занюхал.
Через некоторое время он сидел на кровати, а Толян обнимал его и говорил:
— Ты нас уважаешь?
— Вам нет альтернативы, — кивал Ковалев.
— Во! Умный. И откуда ты такой?
— Оттуда, — Ковалев показывал пальцем вниз. Толян тоже глядел вниз.
— Оттуда — это откуда?
— С того этажа.
— А… А мы — с этого. Выпьем?
— Угу.
Боба на другой кровати яростно спорил с кем-то, орал, что «на зоне таких пидаров на пинках носят». Хорохорился, понял Ковалев. Комната гудела, ее все больше заволакивало табачным дымом и сивушным чадом.
Внезапно в дверях появился Марков и закричал:
— Тихо! Гасим свет — проверка!
Свет погас и во тьме раздался рык Бобы:
— Да плевать мне на твою проверку, понял-нет?..
— Тише, Боба! Выгонят же мужиков! — крикнул Марков.
Толян снова стал «обслуживать». В темноте выпивать оказалось интереснее. Ковалев выпил, не видя кружки, закусил, не видя хлеба. Все мешалось в голове, в глазах плыли разноцветные пятна, путались, их никак не удавалось рассмотреть. «Где это я? — мучительно пытался припомнить Ковалев. — Темно. Люди какие-то черные… Может быть, я уже в аду?»
Потом он вспомнил, что должен куда-то идти. Стал вспоминать, куда — и не смог.
— А я сейчас буду петь! — громко объявил вдруг Боба. На него зашипели со всех сторон, но он заревел во всю глотку:
— Не бра-ади-ить, не мять в кустах багря-а-аных!..
И тут в комнату стали стучаться. На Бобу навалились, послышалась возня. Потом загорелся свет. Марков стоял у двери и пытался ее открыть. Замок никак не открывался. А из коридора слышались шум, беготня, доносились визгливые голоса активисток студсовета.
Толян лег на койку, задрав ботинки выше головы и заявил:
— А мне по хер. Я не местный, понял…
Боба держался за голову. А те двое, что были еще в комнате, куда-то исчезли. «Под кровать залезли», — подумал Ковалев. Он пошел к двери, дверь сразу же открылась, и он оказался нос к носу с разгневанной активисткой, — краснолицей, в очках, с кудряшками на голове, которые тряслись от злобы.
Активистка стала наскакивать на Ковалева:
— Вы кто такой? Вы почему здесь?
— Я — никто, — честно признался Ковалев, но от этих слов активистка почему-то взвилась еще пуще.
— Я тебе покажу «никто»! Я сейчас милицию вызову!
Она схватила Ковалева за руку. «Бешеная, что ли? Укусит ещё!» — Ковалев вырвался и побежал по коридору.
На площадке черной лестницы, окруженный зрителями, вприсядку плясал Жарков и выкрикивал:
— Вот как надо танцевать! Вот как! Так у нас на флоте танцевали!..
Ковалев пошел ниже. Здесь у окна стояли двое и страстно целовались, — слышалось чмоканье, похожее на чавканье. Наверное, они не целуются, а просто поедают друг друга, — подумал Ковалев мимолетом.
Ковалев спустился еще на этаж. Загораживая окно, здесь мрачно курила Танька.
Ковалев молча встал рядом и тоже закурил.
— Свинья он, твой Жарков, — сказала она.
— Разве?..
Она шумно выдохнула дым.
— И ты свинья.
— Согласен.
— Ну и вали.
— Сейчас… Только шапку найду.
Ковалев стал искать шапку.
— Вот черт… Куда она делась? Оставил где-то… То ли в умывалке, то ли у Бобы…
Танька молчала. Ковалев хотел было идти, но она вдруг сказала:
— Тебя тут искала ненормальная эта… Из четыреста второй.
— Березкина?
— Вот-вот.
— А почему она ненормальная?
— Так монашенка же, — объяснила Танька.
Ковалев бросил окурок в банку.
— Ну, пойду, раз искала…
Танька вдруг обняла Ковалева и стала целовать, — даже в голове зазвенело. В темноте сверху вниз мимо них зашуршал альпинист.
— Ползают тут всякие…
Танька схватила Ковалева за руку, потащила куда-то.
— Пойдем… У меня сейчас никого… Наши в ресторан упёрлись… А то тут альпинисты всякие да Бобы…
Ковалев не сопротивлялся. Вошли в комнату. Танька скомандовала: «Раздевайся!» — и тут же начала жарко обнимать Ковалева. Он послушно снял пальто, ботинки, начал стаскивать штаны. В дверь постучали.
— Танюха! Открывай!
— Вернулись! — испугалась Танька. — Давай одевайся быстрее!
Не дожидаясь, когда Ковалев застегнет все пуговицы, открыла дверь. В комнату ввалились две старшекурсницы.