Англичанка
Шрифт:
— В буфете было пусто, когда я приехала, — сказала Кьяра. — Пришлось заглянуть на рынок за углом. Надеялась, что вместе поужинаем.
— Когда ты включилась в игру?
— Примерно через час после тебя.
— И где ты была все это время?
— Торчала неподалеку.
Габриель пристально посмотрел на жену.
— Где это — неподалеку?
— Во Франции, — немедленно ответила Кьяра. — На ферме недалеко от Шербура, если быть точной. Четыре спальни, кухня, совмещенная со столовой, живописный вид на Ла-Манш.
— Ты вписалась в команду помощи заложникам?
— Не то чтобы…
— Тогда как?
— Ари все устроил.
— Чья это была идея?
— Его.
— Да неужели?
— Ари решил, что я идеально подхожу для этого задания. Не могла с ним не согласиться. Кроме того, мне ли не знать, каково это, когда тебя держат в заложниках.
— По той же причине я бы и близко не подпустил тебя к Мадлен.
— Дорогой, столько воды утекло.
— Не так уж и много.
— Кажется, это случилось в другой жизни. Или не случалось вообще.
Кьяра закрыла дверцу холодильника и нежно поцеловала Габриеля. Ее куртка все еще хранила холод лондонских улиц, зато губы ее были теплы.
— Мы целый день ждали твоего прибытия, — сказала Кьяра, снова целуя Габриеля. — Потом оперативный дежурный наконец сообщил, что ты сел на рейс из Марселя до Лондона.
— Интересно… не припомню, чтобы отчитывался Конторе о своих перемещениях.
— Ты же знаешь, дорогой, они следят за твоими кредитками. В Хитроу тебя встречала целая команда из лондонского отделения: они видели, как ты сел в машину с Найджелом Уайткомбом. А после — как ты вошел на Даунинг-стрит через черный ход.
— Я был слегка разочарован, что меня не провели через парадный, но, учитывая обстоятельства, так даже лучше.
— Что произошло во Франции?
— План провалился.
— И что теперь?
— Кто-то разбогатеет за счет британского премьера.
— Сильно разбогатеет?
— На десять миллионов евро.
— Выходит, преступная деятельность иногда себя окупает.
— Почти всегда окупает. Иначе откуда в мире столько преступников?
Кьяра отстранилась от Габриеля и сняла куртку, под которой обнаружился облегающий черный свитер с горлом. Осторожно глядя на мужа, она сняла заколки и шпильки, и волосы упали ей на угловатые плечи золотисто-каштановым облаком.
— Ну и что теперь? — спросила Кьяра. — Едем домой?
— Не спеши.
— Что значит — не спеши?
— Кто-то должен передать деньги вымогателям. — Помолчав, Габриель добавил: — А после — вернуть заложницу.
Кьяра прищурилась, взгляд ее потемнел. Дурной знак.
— Уверена, премьер-министр обойдется и без твоей помощи, — сказала она.
— И я уверен, — согласился Габриель, — просто сейчас у него нет выбора.
— То есть как это?
— Вымогатель предъявил конкретные требования.
— Хочет, чтобы деньги принес ты?
Габриель кивнул.
— Не будет меня — не будет и заложницы.
Несмотря на поздний час, Кьяра взялась за стряпню. Габриель сидел за маленьким столиком, с бокалом вина, и вспоминал проделанный путь — с того момента, как оставил жену в Иерусалиме. Любая другая женщина на ее месте восприняла бы подобный рассказ с недоверием и изумлением, однако Кьяра слишком увлеклась приготовлением овощей и приправ. Она лишь раз подняла голову — когда Габриель упомянул пустую кладовую на вилле в Любероне и женщину, что скончалась у него на руках. Закончив, Кьяра набрала пригоршню соли, отсыпала лишнего в раковину, остальное бросила в кипящую воду.
— И после всего этого, — подвела она итог, — ты решил пешком прогуляться в Южный Кенсингтон.
— Чуть было не сглупил.
— А доставить выкуп человеку, похитившему любовницу британского премьера, — не глупость?
Габриель не ответил.
— Кто живет в доме пятьдесят девять по Виктория-роуд?
— Чета Келлер.
Кьяра чуть было не спросила, чего это супруг решил к ним наведаться, но тут же сама догадалась.
— Что ты думал им сказать?!
— В том-то и загвоздка.
Кьяра положил на разделочную доску грибы и принялась аккуратно их нарезать.
— Им, пожалуй, лучше не знать, что их сын жив, — подумала она вслух.
— А если бы речь шла о твоем ребенке? Ты бы не хотела знать правду?
— Если истина в том, что мой сын убивает людей за деньги, то нет.
Повисла тишина.
— Прости, — сказала наконец Кьяра. — Я немного не то имела в виду.
— Понимаю.
Положив грибы в сотейник, Кьяра посолила их и поперчила.
— А она… так и не узнала?
— Кто? Моя мать?
Кьяра кивнула.
— Нет, — сказал Габриель. — Она так ничего и не узнала.
— Должна же она была хоть что-то заподозрить. Тебя не было три года.
— Она знала одно: я участвую в тайной операции, и это как-то связано с Мюнхеном. Я не признавался, что сам был среди палачей.
— Она ни о чем не спрашивала?
— Нет.
— Почему?
— Трагедия в Мюнхене потрясла всю страну, — сказал Габриель, — и тяжелее всех пришлось людям вроде моей матери, немецким евреям, выжившим в лагерях. Мать не могла ни газет читать, ни смотреть по телевизору трансляцию с похорон. Заперлась в мастерской и писала, писала…
— А когда ты возвратился домой после «Гнева Божьего»?
— Она увидела печать смерти у меня на лице. — Габриель помолчал. — Она столько раз ее видела прежде.
— Ты ни разу не заговорил с ней об этом?
— Ни разу, — медленно покачал головой Габриель. — Мать никогда не рассказывала о холокосте, а я не рассказывал, чем занимался те три года в Европе.
— Думаешь, она осудила бы тебя?
— Я не нуждался в ее одобрении.
— Еще как нуждался, Габриель. Ты ведь не законченный фаталист, какого из себя строишь. Иначе не пошел бы к дому Келлеров посреди ночи, не смотрел бы на старого доктора в окно.