Англия, Англия
Шрифт:
— Боюсь, я вас немножко стесняюсь.
Ну что ж, это, на ее взгляд, было еще туда-сюда. Хуже, когда на тебя наваливается краснолицый, испачканный мелом чемпион по боксу и бильярду с подозрительно безупречными зубами и в порядке дружеского трепа заявляет: «А знаешь, чего мне на самом деле хочется? Повеселиться с тобой, чтобы дым пошел». Да, бывает и хуже. Но фразу Пола она тоже уже слыхивала. Возможно, она выросла из возраста, когда возможны новые зачины — набор исчерпан.
С нарочитой резкостью Марта заявила:
— Значит, вы хотите сказать, что сэр Джек похож на Сталина?
Пол растерянно воззрился на нее, точно получив пощечину:
— Что? — и опасливо окинул взглядом ресторанный зал, словно высматривая стукачей КГБ.
— Мне показалось, что суть истории именно в этом.
— О Господи, нет, почему вы решили…
— Сама не знаю, — отозвалась Марта, улыбаясь.
— Мне просто так вспомнилось.
— Давайте замнем.
— В любом случае нет ничего общего…
— Замнем.
— Я хочу сказать, это же как дважды два, современная Англия ничуть не похожа на Советскую Россию тех времен…
— Я и слова не сказала.
В ее интонации все явственнее слышалась мягкость, и, ободренный, он поднял глаза от стола, хотя встретиться с ней взглядом все еще страшился. Он глядел мимо нее, точнее, поглядывал, стреляя глазами то в одну сторону, то в другую. Медленно-медленно, боязливый, как бабочка, его взгляд опустился на ее правое ухо. Марта опешила. Она так привыкла к интригам и козням, к заговорщической откровенности и уверенным рукам, что безыскусная робость поразила ее в самое сердце.
— А какова была реакция? — спросила она спонтанно, охваченная почти панической нежностью.
— Какая реакция?
— Когда его сюита из крестьянских песен попала в Москву и была исполнена. Я к тому, что в этом весь смысл истории, верно? Ему заказали патриотическую музыку для воодушевления рабочих и тех крестьян, которые уцелели после всех репрессий и голода… И что эта музыка — музыка, которую он выдумал с начала до конца, — была ли она такой же полезной и бодрящей, как музыка, которую он нашел бы, если бы она существовала? Вот в чем, по-моему, главный вопрос.
Она сама знала, что слишком усложняет. Хуже — она начала трещать как сорока, что было ей вообще-то несвойственно. Но ей удалось вернуть его с дороги, на которую он ступил. Перестав глядеть на ее ухо, он словно бы укрылся за стеклами своих очков. И помрачнел — обидевшись, впрочем, скорее сам на себя, чем на нее, почувствовала Марта.
— История не знает слова «если», — ответил он наконец. Уф. Молодчина, Марта. Еле ушла живой.
История не знает слова «если».
Ей понравилось, что он не смог вспомнить имени композитора. И точно ли дело было на Кавказе.
Доктор Макс выделялся из всей коллекции теоретиков, консультантов и снабженцев тем, что никак не мог уяснить себе неписаные принципы и правила Проекта. Вначале это относили на счет академического изоляционизма — однако же доктор Макс был принят на работу именно потому, что вроде бы не пах книжными червями. С самого начала профессиональной карьеры он легко порхал между своей профессорской конторкой и теле-, а также радиостудиями; звезда претендующих на интеллектуальность телевикторин, он запросто называл по имени большинство ведущих, а те безмятежно давали ему время на изложение его элегантно-нонконформистских теорий. Он казался горожанином до мозга костей — но вел в «Таймс» колонку «Заметки фенолога» под умело рассекреченным псевдонимом «Сельская мышка». Что до одежды, он предпочитал твидовые костюмы, дополняемые целым спектром почти неуловимо различающихся по тону замшевых жилетов и коронным галстуком-бабочкой; колумнисты, пишущие о модах и стилях, упоминали его сплошь и рядом. И как бы ни задирались его брючины, покамест он картинно нежился на диванах телестудий — этих ловушках для неуклюжих растяп, — голые лодыжки не обнажались никогда. Так что его кандидатура не вызывала никаких нареканий.
Первым проявлением тактической наивности со стороны доктора Макса был вопрос, где находится библиотека Проекта. Вторым — когда он пустил по рукам ксероксы своей статьи в журнале «Косуха», озаглавленной «Носил ли принц Альберт «принца-альберта» [13] ?: герменевтический экскурс в культурную историю пениса». Еще опаснее была его тенденция на заседаниях Коордкомитета обращаться к сэру Джеку с такой развязностью, на какую не решилась бы даже Штатный Циник. Не забудем и о том, что во время мозгового штурма на тему «Великие герои Британии» он, как показалось многим, дал чересчур личностную гомоэротическую интерпретацию прощальной просьбе Нельсона (как известно, умирающий адмирал сказал капитану своего флагманского корабля: «Поцелуй меня, Харди»). Сэр Джек, звучно перечислив семейные газеты, находящиеся под его пасторальным руководством, затем пригласил доктора Макса убираться к чертям собачьим, предварительно засунув галстук-бабочку себе в зад; правда, в журнал заседаний это предложение не попало.
[13] Принц Альберт, любивший носить облегающие лосины, изобрел особый чехольчик для привязывания пениса к бедру. Благодарное человечество нарекло это приспособление именем «припц-альберт».
Джеффу не нравилась его новая роль няньки при Официальном Историке — в основном потому, что сам Официальный Историк ему не нравился. Ну какое отношение доктор Макс имеет к Разработке Концепций? Похоже, сэр Джек просто решил поиздеваться… Джефф не считал, будто за его неприязнью к доктору Максу кроется предубеждение против гомосексуалистов. Если он, Джефф, к кому и относится предубежденно, так это ко всяким денди, эгоистам и стрекозам, к субчикам, которые видят в нем плечистого, медлительного, слабоумного работягу и спрашивают с ужимками, которые сами же объявляют «остроумием», много ли Концепций он Разработал за эти выходные. На такие вопросы Джефф всегда отвечал прямо и буквально, что укрепляло заблуждения доктора Макса. Но выбор у Джеффа был невелик — либо ломать комедию, либо придушить профессора безо всяких церемоний.
— Макс, если позволите.
Они находились в Оазисе — папоротниковой, пальмовой, водопадной зоне «Питмен-Хауза», которая, вероятно, была обязана своим существованием какой-нибудь архитектурной теории. Конечно, в метафорах Джефф не смыслил ни ухом ни рылом — но звук льющейся воды всегда вселял в него желание отлить самому. И сейчас он стоял, глядя сверху вниз на Официального Историка, на его дурацкие усики, сутенерскую цепочку для часов, гнусный телевизионный жилет, самодовольные манжеты. Официальный Историк смотрел снизу вверх на Джеффа, на его буйволиные плечи, длинное лошадиное лицо, ослиные волосы, влажно поблескивающие овечьи глазки. Они стояли скованно, точно хореограф приказал Джеффу приобнять доктора Макса за плечи в знак товарищеской солидарности, но ни один из двоих не мог вымучить из себя этот жест — или принять его.
— Макс. Послушайте, — сказал Джефф, чувствуя, что очень, очень устал. В разговорах с доктором Максом он никогда не знал, с чего начинать. Точнее, всякий раз обнаруживал, что приходится начинать с еще более примитивного уровня, чем в прошлый. — Когда вы пришли к нам работать, это означало, что вам обязательно придется изменить темп.
— О, я бы так не сказал. — Сегодня доктор Макс был настроен великодушно. — Одного или двоих из вас я при-инял бы в свой се-е-минар на правах вольно-ослушателей.