Английский раб султана
Шрифт:
Почтительный вздох восхищения пронесся по павильону с заседавшими; перед их очами засверкал пресловутый бриллиантовый дым, мгновенно рассеявший собой все сомнения и возражения. Были искренне поражены все и шептали хвалу Аллаху, столь щедро снабдившему великого падишаха средствами на ведение священной войны против неверных.
— Вот я и спрашиваю вас: при такой-то мощи, которую даровал нам Аллах Своей милостью, следует ли нам сидеть на месте и ждать, пока свободные — ну, пока ещё свободные — христиане соберутся против нас, а подвластные восстанут?
— Конечно же, нет, — сказали сразу несколько голосов, а капудан-паша прибавил, что, разумеется, лучше выступить против неверных и бить их на их же землях, а не допускать в свое государство, предавая его на разорение при этаких-то средствах; промолчал лишь великий визирь; дело в том, что Мехмед Караманли был человеком сугубо мирным, и призвание свое видел в бесполезной попытке реформировать систему государственного управления; до визирьства он был преподавателем медресе, придворным
Султан тут же отметил это и спросил с хитрым прищуром, сулящим мало хорошего "воздержавшемуся при голосовании":
— Великий визирь так не думает?
— Нет-нет, просто я размышлял о том, в силах ли мы будем переварить то, что проглотим…
— А почему же нет? — рассмеялся султан. — Пока что нам это прекрасно удавалось. Ты выразился неверно и неизящно, не так, как подобает столь высокоученому мужу. Армия подпитывает сама себя; теряя верных воинов, что горестно, но неизбежно, мы увеличиваем их число благодаря дани христианскими головами. Расходы возмещаются с таким избытком, о котором мы ранее и мечтать не могли. Что же тебя беспокоит?
— То, что набеги на покоренные земли и нашествия в прочие не делают нашу державу крепче. Гяуры — как дурная трава. Ее косишь — она лишь пуще от этого растет. Надо не просто выкосить ее, но засеять добрым семенем.
— Здесь ты прав, мой визирь. Этому и служит насаждение истин ислама, нашей культуры. Вот какую задачу я вам предложу… — Султан поднялся с мягкой софы, взял с чеканного византийского блюда большое спелое яблоко, не спеша вышел в центр павильона, положил плод на середину большого ковра и вернулся на свое место. — Подайте мне его — но только возьмите с ковра, не ступая на него.
Придворные окружили ковер, взволнованно закудахтали: задача представлялась невозможной.
— Пойду возьму ножны от сабли у караульного, может, дотянусь… — промолвил ага янычар, но султан его остановил:
— Нет, без всяких посторонних предметов.
— Но, великий падишах, в таком случае это невозможно!
— Отказываетесь, цвет мудрейших? Никто не постиг моей шутки. Ай-ай, а все так просто! — Мехмед вернулся к ковру и начал скатывать его с края, шаг за шагом приближаясь к яблоку, пока наконец преспокойно не взял плод. — Поняли, к чему сие? Лучше гяуров теснить вот так, медленно, но неуклонно, не углубляясь неразумно и запальчиво в глубь их земель. И в итоге все будет наше. А так, если нас там постигнет неудача, наши же рабы немедленно воткнут нам в спину нож. Кто стоит на нашем пути? Италия и Родос. Когда они падут и все Средиземное море будет наше, мы просто удушим Европу! Она, как старая бесплодная баба, впала в слабоумие, дерется сама с собой — а это нам и нужно. Нет согласия — и все идет прахом. Вспомните Никополь! Что сгубило гяуров, как не пустячные разногласия, кому когда наступать и под чьим руководством? А ведь Баязид Йилдырым был на грани поражения! Кабы не сербы, удивительным образом сохранившие ему верность и обрушившиеся на своих единоверцев… Также бросили и Скандербега, более того, наши преданнейшие враги-друзья, венецианцы, нанесли ему хороший удар в тыл. Да что говорить! Было б у кяфиров единение, не видать бы мне ни Константинополя, ни всех прочих земель. Аллах велик, он затмевает разум христиан. Сербы и боснийцы предают франков, итальянцы — греков… Они не видят простой истины, что наше государство, при всей своей мощи, не справилось бы с ними со всеми сразу! Мы успешно воюем с одними противниками, даже с союзами нескольких врагов сразу, но, объединись они все… Однако ж они не объединятся, и все мы это прекрасно знаем, коль скоро даже их римский папа, с завидным постоянством призывающий к крестовому походу против нас, остается ни с чем и сидит у себя во дворце в ожидании прихода наших всадников! Тому ведь уж лет пятнадцать, как один из них все собирался двинуться на нас, да его забрал Азраил в Анконе? И все одно — говорильня.
— А все потому, — назидательно отметил шейх-уль-ислам, — что истинно слово Аллаха, переданное Пророком, да благословит его Аллах и приветствует: "Мы также взяли завет с тех, которые сказали: "Мы — христиане". Они забыли долю из того, что им напомнили, и тогда Мы возбудили между ними вражду и ненависть до Дня воскресения". И еще сказал Пророк, да благословит его Аллах и приветствует: "Воистину, они страшатся вас в сердцах сильнее, чем Аллаха, поскольку они являются людьми непонимающими. Они не станут сражаться с вами вместе, разве что в укрепленных селениях из-за стен. Меж собой у них великая вражда. Ты полагаешь, что они едины, но сердца их разобщены. Это потому, что они — люди неразумные. Они подобны своим недавним предшественникам, которые вкусили пагубность своих деяний и которым уготованы мучительные страдания. Они подобны дьяволу, который говорит человеку: "Не веруй!" Когда же тот становится неверующим, он говорит: "Я не причастен к тебе! Я боюсь Аллаха, Господа миров". Концом тех и других станет попадание в Огонь, в котором они пребудут вечно. Таково воздаяние беззаконникам!" Кроме того, их бог — золото. Как сказано: "О те, которые уверовали! Воистину, многие из первосвященников и монахов незаконно пожирают имущество людей и сбивают их с пути Аллаха. Обрадуй ж тех, которые накапливают золото и серебро и не расходуют их на пути Аллаха, мучительными страданиями.
— Истинны слова великого падишаха, — отозвался еще один из меньших визирей. — Давно уж говорят: "о, счастливый повелитель" об этом римском попе, что он намеревается со всеми христианами напасть на нас, так если б он даже ехал сюда на свинье, он давно был бы уже у нас. Так что надо делать дело, не обращая внимания на пустые ветры, несущие вздор из Рима.
Султан улыбнулся и похвалил его речь, что тут же не преминули сделать и остальные.
— Ну, раз он к нам не едет, почему бы нам самим не навестить его? Значит, так: после победоносного — а в этом мы не сомневаемся — завершения албанского похода я объявляю войну Неаполю и Милану; вместе с тем мы нападаем на острова и юг Италии, откуда, укрепившись, двинемся на Рим, попутно блокируя полуостров с моря. Иоанниты сильны на море, но не настолько, чтобы помочь своему папе. Им свой бы остров защитить, не то что… Кстати, Зизим, мой мальчик, правитель Карии, вполне искренне полагает, что нам с рыцарями надо жить мирно, да и его сосед по владениям, мой достопочтенный племянник Челеби, того же мнения… Зизим… Ребенок. Наивный ребенок. Но его искренняя убежденность сослужит нам хорошую службу, а Аллах — наилучший из хитрецов, и хитрость Аллаха несокрушима. А ведь сказал Пророк — да благословит его Аллах и приветствует: "Неверующие подобны скотине, на которую прикрикивает пастух, тогда как она не слышит ничего, кроме зова и крика. Они глухи, немы и слепы. Они ничего не разумеют". Я уже распорядился усыпить бдительность магистра мирными переговорами и даже подготовил посла — со всеми соответствующими пользе дела наставлениями, дабы, словно хитрая Пенелопа, ночью распускать все то, что соткет за день; о, мы еще посадим их всех на адскую цепь в 70 локтей, и едой им будет кровавый гной, кипяток и ядовитые колючки. Сегодня этот посол будет вам представлен… Грек, перешедший в ислам, человек беспринципный… Да, Мизак-паша? Верно я тебя характеризую? Ладно, не обижайся… Так вот, значит как. Кроме того, почтенный правитель Ликии уже получил наше высочайшее предписание под предлогом выкупа пленных гяуров начать длительные переговоры с д’Обюссоном, застя ему очи и выведывая все, что нужно. Не беда, если он кого-то и вернет в дом неверия — все одно Аллах предаст их в наши руки — всех сразу.
— Но я слышал, — осторожно вмешался адмирал Ахмед-паша, — что д’Обюссон уже обратился с призывом ко всем желающим благородным рыцарям франков и орденским братьям со всего Фарангистана прибыть на Родос для его защиты. Не очень-то усыплена его бдительность. Я дерзнул принести с собой одно из его перехваченных посланий, и если великий падишах соблаговолит…
Адмирал выжидающе уставился на Мехмеда: тот кивнул, и Ахмед-паша ловко вынул из глубин своих одежд небольшой свиток, развернул и начал торжественно оглашать:
— "Мои дражайшие братья, посреди величайших опасностей, коими устрашают Родос, мы осознали, что нельзя более не положиться на такую помощь, как общий и скорый сбор всех наших братьев. Враг у наших ворот; гордый Мехмед не полагает преград для своих широчайших замыслов, его власть становится грознее день ото дня; у него бесчисленное количество воинов, отличных капитанов и громадных сокровищ: все это предназначено против нас; он желает нашего уничтожения; у меня есть веские тому доказательства. Его войска уже в движении; соседние провинции наводнены ими; они идут по Карии и Ликии: чудовищное количество судов и галер ждут только весны и возвращения хорошей погоды, чтобы отплыть на наш остров. Чего мы ждем? Разве вы не видите, что иностранная помощь, которая обычно весьма слаба и ненадежна, далеко от нас? У нас нет более резерва, как в нашей собственной доблести, и мы погибнем, если сами себя не спасем. Торжественная клятва, которую вы дали, мои братья, обязывает вас все покинуть по нашим приказам. Во имя чести тех святых обещаний, что вы дали Богу перед Его алтарем, я теперь призываю вас. Возвращайтесь, не теряя ни мгновения, в наше владение, а вернее — ваше, поспешая с равной ревностью и отвагой на помощь Ордену. Ваша мать зовет вас, нежная мать, которая выкормила и вынянчила вас на своей груди — она сейчас в опасности. Возможно ли, чтоб хотя бы один-единственный рыцарь противоестественно предал ее ярости варваров? Нет, мои братья, нет у меня такого мрачного предчувствия. Такие подлые и неблагочестивые чувства несовместимы с благородством вашего происхождения и еще более не согласны с благородством и доблестью, которые вы исповедуете".
— Это делает ему честь и показывает, что он не такой уж и дурак, — тяжело промолвил султан. — Однако что не проведет одного, заставит задуматься и не приезжать других. Он ждет нападения весной и весьма неблагоразумно пишет об этом — но весна этого года уже проходит, да и будущей мы еще не грянем — нас держит Албания. Войск в Карии и Ликии много, судов тоже — но мы бережем свои границы от нападок ордена — кстати, эту мысль надо довести до наших венецианских друзей, чтоб они ее раструбили своими хоботами в доме неверия. Выходит, магистр лжет. К чему нам нападать на Родос, коль скоро мы ведем переговоры и полны решимости увенчать их вечным миром — а? Для чего все это представление, я спрашиваю? То-то. Мизак, распорядись, чтоб привели твоих людей! И пусть принесут то, что сделал немец!