Hence the apelike tricks that he would play me, scrawling in my own hand blasphemies on the pages of my books, burning the letters and destroying the portrait of my father; and indeed, had it not been for his fear of death, he would long ago have ruined himself in order to involve me in the ruin. But his love of life is wonderful; I go further: I, who sicken and freeze at the mere thought of him, when I recall the abjection and passion of this attachment, and when I know how he fears my power to cut him off by suicide, I find it in my heart to pity him.
It is useless, and the time awfully fails me, to prolong this description (продолжать это описание не имеет смысла, да и часы мои сочтены; to fail – терпеть неудачу; быть недостаточным, не хватать; useless –
бесполезный; use – польза, использование); no one has ever suffered such torments, let that suffice (никто никогда не испытывал таких мук, пусть будет довольно этого; to suffice – быть достаточным, хватать; удовлетворять); and yet even to these, habit brought (но даже и этим мукам привычка принесла) – no, not alleviation (нет, не облегчение = не смягчение этих мук; to alleviate – облегчать /боль, страдания/; смягчать) – but a certain callousness of soul (но некоторое: «определенное» огрубение души; callous – загрубелый, затвердевший; мозолистый), a certain acquiescence of despair (некоторое /молчаливое/ согласие отчаяния = примирение от отчаяния; acquiescence – уступка, согласие); and my punishment might have gone on for years (и мое наказание могло бы продолжаться еще многие годы; to go on – продолжаться), but for the last calamity which has now befallen (если бы не последняя катастрофа, которая теперь случилась; calamity – бедствие, беда, катастрофа; to befall – приключаться, происходить, совершаться), and which has finally severed me from my own face and nature (и которая окончательно отделила меня от моего собственного лица и характера: «естества»).
It is useless, and the time awfully fails me, to prolong this description; no one has ever suffered such torments, let that suffice; and yet even to these, habit brought – no, not alleviation – but a certain callousness of soul, a certain acquiescence of despair; and my punishment might have gone on for years, but for the last calamity which has now befallen, and which has finally severed me from my own face and nature.
My provision of the salt (мой запас соли; provision – снабжение, обеспечение; заготовка, запас), which had never been renewed since the date of the first experiment (который ни разу не восполнялся с даты первого эксперимента; to renew – обновлять, восстанавливать; пополнять /запасы и т. п./), began to run low (начал иссякать; to run low – истощаться /о запасах и т. п./; to run – бежать; low – низкий). I sent out for a fresh supply, and mixed the draught (я послал за свежим запасом и смешал питье); the ebullition followed (последовало кипение), and the first change of colour, not the second (/последовало/ и первое изменение цвета, но не второе); I drank it, and it was without efficiency (я выпил его, но безрезультатно; efficiency – эффективность, результативность, действенность; efficient – действенный, результативный, эффективный). You will learn from Poole how I have had London ransacked (от Пула вы узнаете, как я приказывал обшарить весь Лондон; to ransack – искать; обыскивать, обшаривать; рыться в поисках)! it was in vain (и все тщетно); and I am now persuaded that my first supply was impure (и теперь я убежден, что первый мой запас /соли/ был с некой примесью; impure – нечистый; смешанный, с примесью) and that it was that unknown impurity which lent efficacy to the draught (и что именно эта неизвестная примесь и придавала действенность препарату; impurity – загрязненность; примесь; to lend – давать взаймы; придавать).
My provision of the salt, which had never been renewed since the date of the first experiment, began to run low. I sent out for a fresh supply, and mixed the draught; the ebullition followed, and the first change of colour, not the second; I drank it, and it was without efficiency. You will learn from Poole how I have had London ransacked! it was in vain; and I am now persuaded that my first supply was impure and that it was that unknown impurity which lent efficacy to the draught.
About a week has passed (/с тех пор/ прошло около недели), and I am now finishing this statement (и теперь я заканчиваю это повествование: «этот отчет /о событиях/»; statement – заявление, утверждение; изложение; отчет) under the influence of the last of the old powders (под воздействием последнего из старых = прежних моих порошков). This, then, is the last time, short of a miracle (это, значит, последний раз, если не произойдет чудо; short of –
за исключением, если не) that Henry Jekyll can think his own thoughts (когда Генри Джекил может думать своими собственными мыслями) or see his own face (now sadly altered!) in the glass (или видеть свое собственное лицо (теперь уже прискорбно изменившееся = увы, изменившееся до неузнаваемости) в зеркале). Nor must I delay too long to bring my writing to an end (не должен я и надолго задерживать завершение моего письма); for if my narrative has hitherto escaped destruction (так как если мое повествование до сих пор избежало уничтожения) it has been by a combination of great prudence and great good luck (так только благодаря сочетанию величайших предосторожностей и величайшей удаче). Should the throes of change take me in the act of writing it (если спазмы превращения застанут меня в момент написания /этого письма/; throe – сильная боль; приступ; агония; муки), Hyde will tear it in pieces (Хайд разорвет его в клочья; piece – кусок); but if some time shall have elapsed after I have laid it by (но если пройдет некоторое время, после того как я отложу его), his wonderful selfishness and circumscription to the moment will probably save it once again (его поразительный эгоизм и забота о нынешнем положении, возможно еще раз сохранят его; selfish – эгоистичный, себялюбивый; circumscription – ограничение, предел; to save – спасать; /from/ охранять, защищать, ограждать) from the action of his apelike spite (от действий его обезьяньей злобы; spite – злоба, злость; озлобленность; недоброжелательство).
About a week has passed, and I am now finishing this statement under the influence of the last of the old powders. This, then, is the last time, short of a miracle that Henry Jekyll can think his own thoughts or see his own face (now sadly altered!) in the glass. Nor must I delay too long to bring my writing to an end; for if my narrative has hitherto escaped destruction it has been by a combination of great prudence and great good luck. Should the throes of change take me in the act of writing it, Hyde will tear it in pieces; but if some time shall have elapsed after I have laid it by, his wonderful selfishness and circumscription to the moment will probably save it once again from the action of his apelike spite.
And indeed the doom that is closing on us both (и действительно, рок, который приближается к нам обоим; doom – рок, судьба; роковой конец, гибель) has already changed and crushed him (уже изменил и раздавил его). Half an hour from now (через полчаса), when I shall again and forever reindue that hated personality (когда я вновь и уже навеки облекусь в эту ненавистную личность; to indue – наделять, облекать; облачать), I know how I shall sit shuddering and weeping in my chair (я знаю, что я буду содрогаясь и плача сидеть в своем кресле), or continue, with the most strained and fear-struck ecstasy of listening (или продолжу, с чрезвычайно напряженным и испуганным исступлением прислушивания; strained – натянутый; напряженный, утомленный; fear-struck – пораженный страхом), to pace up and down this room (шагать взад и вперед по этой комнате) (my last earthly refuge) (моему последнему пристанищу на земле: «земному прибежищу») and give ear to every sound of menace (и прислушиваться к каждому звуку опасности; menace – угроза, опасность).
And indeed the doom that is closing on us both has already changed and crushed him. Half an hour from now, when I shall again and forever reindue that hated personality, I know how I shall sit shuddering and weeping in my chair, or continue, with the most strained and fear-struck ecstasy of listening, to pace up and down this room (my last earthly refuge) and give ear to every sound of menace.
Will Hyde die upon the scaffold (умрет ли Хайд на эшафоте)? or will he find the courage to release himself at the last moment (или он найдет в себе мужество освободить себя в последний момент)? God knows; I am careless (это ведомо одному Богу, а для меня не имеет никакого значения; careless – небрежный, невнимательный; не думающий /о чем-либо/, пренебрегающий /чем-либо/); this is my true hour of death (этот – мой подлинный час смерти = час моей настоящей смерти уже наступил), and what is to follow concerns another than myself (а то, что последует, касается не меня, а другого: «иного, чем меня»). Here, then, as I lay down the pen (итак, сейчас, когда я кладу перо), and proceed to seal up my confession (и запечатываю мое признание/мою исповедь; to proceed – продолжать /путь/; переходить, приступать /к чему-либо/), I bring the life of that unhappy Henry Jekyll to an end (я завершаю жизнь несчастного Генри Джекила).