Английский с Р. Л. Стивенсоном. Странная история доктора Джекила и мистера Хайда / Robert Louis Stevenson. The Strange Case of Dr. Jekyll and Mr. Hyde

Стивенсон Роберт Льюис

Strange as my circumstances were, the terms of this debate are as old and commonplace as man; much the same inducements and alarms cast the die for any tempted and trembling sinner; and it fell out with me, as it falls with so vast a majority of my fellows, that I chose the better part, and was found wanting in the strength to keep it.

Yes, I preferred the elderly and discontented doctor (да, я предпочел стареющего и недовольного /жизнью/ доктора), surrounded by friends, and cherishing honest hopes (окруженного друзьями и лелеющего благородные: «честные» надежды; honest – честный; добросовестный); and bade a resolute farewell to the liberty (и решительно распрощался со свободой; to bid – /книжн./ приветствовать /кого-либо определенными словами/; обращаться с пожеланием /доброго утра, доброго дня и т. п./: to bid good morning/good night – желать доброго утра/доброй ночи, to bid farewell/goodbye – сказать «прощай»/«до свидания»; попрощаться), the comparative youth (относительной молодостью), the light step (легкой походкой; step – шаг; походка, поступь), leaping pulses and secret pleasures (учащенным пульсом и секретными

удовольствиями; to leap – прыгать; забиться /о сердце, пульсе/), that I had enjoyed in the disguise of Hyde (которыми я наслаждался в обличии Хайда). I made this choice perhaps with some unconscious reservation (я сделал свой выбор, вероятно, с некоторым неосознанным сомнением/с бессознательными оговорками; reservation – резервирование; оговорка, сомнение), for I neither gave up the house in Soho (потому что я не отказался от дома в Сохо), nor destroyed the clothes of Edward Hyde (и не уничтожил одежду Эдварда Хайда), which still lay ready in my cabinet (которая все еще лежала наготове в моем кабинете).

Yes, I preferred the elderly and discontented doctor, surrounded by friends, and cherishing honest hopes; and bade a resolute farewell to the liberty, the comparative youth, the light step, leaping pulses and secret pleasures, that I had enjoyed in the disguise of Hyde. I made this choice perhaps with some unconscious reservation, for I neither gave up the house in Soho, nor destroyed the clothes of Edward Hyde, which still lay ready in my cabinet.

For two months, however, I was true to my determination (два месяца, однако, я оставался верным своему решению; true – верный, правильный; преданный, верный); for two months I led a life of such severity (два месяца я вел такую строгую жизнь; severity – строгость, суровость; severe – строгий, суровый) as I had never before attained to (которой я не мог добиться никогда раньше = о какой и мечтать не мог прежде), and enjoyed the compensations of an approving conscience (и наслаждался, в качестве компенсации, одобрением совести: «и наслаждался компенсациями одобряющей совести»; to approve – одобрять). But time began at last to obliterate the freshness of my alarm (но наконец время стало стирать = притупило остроту моей тревоги; freshness – свежесть; яркость); the praises of conscience began to grow into a thing of course (похвалы совести начали превращаться в нечто обыденное = спокойная совесть становилась чем-то привычным; course – направление, курс; ход, течение; сравните: of course – конечно, непременно); I began to be tortured with throes and longings (меня начали терзать муки и томительные желания; throe – спазмы, судороги; муки, душевная боль, страдания), as of Hyde struggling after freedom (словно Хайд боролся = пытался вырваться за свободу; to struggle – бороться; делать усилия; стараться изо всех сил); and at last, in an hour of moral weakness (и наконец, в час душевной слабости; weak – слабый), I once again compounded and swallowed the transforming draught (я еще раз смешал и выпил магический: «преображающий» напиток; to transform – изменять /внешний вид/, преобразовывать).

For two months, however, I was true to my determination; for two months I led a life of such severity as I had never before attained to, and enjoyed the compensations of an approving conscience. But time began at last to obliterate the freshness of my alarm; the praises of conscience began to grow into a thing of course; I began to be tortured with throes and longings, as of Hyde struggling after freedom; and at last, in an hour of moral weakness, I once again compounded and swallowed the transforming draught.

I do not suppose that when a drunkard reasons with himself upon his vice (не думаю, что когда пьяница ведет сам с собой речь о своем пороке; to reason – размышлять; уговаривать), he is once out of five hundred times affected by the dangers (он хоть раз /из пятисот/ осознает те опасности; to affect – воздействовать, влиять; волновать, трогать) that he runs through his brutish physical insensibility (которым он подвергается из-за своего животного физического бесчувствия; brute – животное); neither had I, long as I had considered my position (так же и я не смог, хотя и размышлял постоянно о своем положении), made enough allowance for the complete moral insensibility and insensate readiness to evil (принять достаточно во внимание ту полнейшую нравственную нечувствительность и бездушную готовность к злу; allowance – допущение; принятие в расчет, во внимание; to allow – позволять, разрешать; допускать; признавать; insensate – неодушевленный; бесчувственный, бесчеловечный), which were the leading characters of Edward Hyde (которые оказались ведущими качествами Эдварда Хайда; leading – ведущий, руководящий; главный, основной; character – характер, нрав; характер, качество).

I do not suppose that when a drunkard reasons with himself upon his vice, he is once out of five hundred times affected by the dangers that he runs through his brutish physical insensibility; neither had I, long as I had considered my position, made enough allowance for the complete moral insensibility and insensate readiness to evil, which were the leading characters of Edward Hyde.

Yet it was by these that I was punished (но именно ими я и оказался наказан). My devil had been long caged (мой дьявол слишком долго был заключен в клетку; cage – клетка; тюрьма; to cage – сажать в клетку, держать в клетке; разг. заключать в тюрьму), and he came out roaring (и наружу он вырвался с ревом: «ревя»; to roar – реветь, орать; рычать). It must have been this, I suppose, that stirred in my soul that tempest of impatience (полагаю, что именно это вызвало в моей душе ту бурю раздражения; to stir – шевелить, двигать; возбуждать; impatience – нетерпение; раздражительность; impatient – нетерпеливый) with which I listened to the civilities of my unhappy victim (с которой я слушал вежливые /фразы/ моей несчастной жертвы); I declare at least, before God (я заявляю, во всяком случае, перед Богом = Бог свидетель; at /the/ least – по крайней мере, по меньшей мере), no man morally sane could have been guilty of that crime (ни один нравственно нормальный = душевно здоровый человек не мог бы оказаться виновным в том преступлении =

совершить то преступление) upon so pitiful a provocation (по столь ничтожному поводу; pitiful – сострадательный, жалостливый; жалкий; pity – жалость); and that I struck in no more reasonable spirit (и что я наносил удары, находясь не в более разумном состоянии духа) than that in which a sick child may break a plaything (чем в том, в каком больной ребенок мог бы разломать игрушку). But I had voluntarily stripped myself of all those balancing instincts (но я добровольно освободил себя от всех тех сдерживающих инстинктов; to balance – сохранять равновесие, быть в равновесии; уравновешивать) by which even the worst of us continues to walk (благодаря которым даже худшие из нас продолжают идти /по жизни/) with some degree of steadiness among temptations (с некоторой степенью постоянства, среди искушений; steady – прочный, твердый; постоянный, стабильный); and in my case, to be tempted, however slightly, was to fall (а в моем случае, быть искушаемым, даже в самой малости, означало пасть; slightly – слегка; немного; незначительно).

Yet it was by these that I was punished. My devil had been long caged, and he came out roaring. It must have been this, I suppose, that stirred in my soul that tempest of impatience with which I listened to the civilities of my unhappy victim; I declare at least, before God, no man morally sane could have been guilty of that crime upon so pitiful a provocation; and that I struck in no more reasonable spirit than that in which a sick child may break a plaything. But I had voluntarily stripped myself of all those balancing instincts by which even the worst of us continues to walk with some degree of steadiness among temptations; and in my case, to be tempted, however slightly, was to fall.

Instantly the spirit of hell awoke in me and raged (мгновенно адский дух проснулся во мне и забушевал; to awake). With a transport of glee, I mauled the unresisting body (со злобным ликованием/в экстазе злорадства я бил/топтал беспомощное: «неспротивляющееся» тело; transport – сильная эмоция, порыв /чувства/; glee – веселье; ликование /часто с оттенком злорадства/; maul – булава; тяжелая киянка, тяжелый деревянный молот; to maul – сильно ударять, наносить сильнейший удар, бить /тж. молотом, кувалдой и т. п./; сильно избивать, колошматить; отколотить, покалечить), tasting delight for every blow (испытывая восторг при каждом ударе; to taste – пробовать, отведать; вкушать, испытывать); and it was not till weariness had begun to succeed (и только когда начала появляться усталость; to succeed – следовать; weary – усталый, изнуренный, утомленный) that I was suddenly, in the top of my delirium (когда внезапно, в самом разгаре: «на вершине» своего исступления; top – верхушка; высшая степень /чего-либо/; delirium – бред; беспамятство), struck through the heart by a cold thrill of terror (я был поражен/пронзен в сердце холодным трепетом ужаса; to strike – ударять; поражать, сражать; thrill – нервная дрожь, трепет). A mist dispersed (туман рассеялся; mist – /легкий/ туман; дымка); I saw my life to be forfeit (я понял, что могу поплатиться своей жизнью; to see – видеть; понимать, сознавать; to forfeit – лишаться /чего-либо/, поплатиться /чем-либо за проступок, преступление/); and fled from the scene of these excesses (и бежал с места этого бесчинства; to flee – бежать, спасаться бегством; excess – избыток; эксцесс, беспорядок), at once glorying and trembling (одновременно торжествуя и трепеща; to glory – гордиться; торжествовать), my lust of evil gratified and stimulated (/при том, что/ моя жажда зла была удовлетворена и подкреплена; lust – вожделение; страсть /к чему-либо/, жажда /чего-либо/; to stimulate – возбуждать, стимулировать), my love of life screwed to the topmost peg (а моя любовь к жизни взвинчена до наивысшего предела; peg – колышек; степень, предел). I ran to the house in Soho (я побежал к дому в Сохо), and (to make assurance doubly sure) destroyed my papers (и, для полной верности: «чтобы сделать уверенность вдвойне надежной», уничтожил свои бумаги /хранившиеся в моем тамошнем доме/; to make assurance doubly sure – /Шекспир/ вдвойне себя застраховать; assurance – гарантия, заверение; уверенность; to assure – уверять; заверять /кого-либо/; гарантировать, обеспечивать; страховать); thence I set out through the lamplit streets (оттуда я отправился по освещенным фонарями улицам), in the same divided ecstasy of mind, gloating on my crime (/находясь/ все в том же двойственном: «разделенном» исступленном состоянии рассудка, зло радуясь /совершенному мною/ преступлению; to divide – делить, разделять; расходиться во мнениях; to gloat – смотреть с восхищением; злорадствовать, торжествовать), light-headedly devising others in the future (легкомысленно придумывая следующие /преступления/ в будущем; to devise – разрабатывать, продумывать /планы, идеи/; выдумывать, изобретать), and yet still hastening and still hearkening in my wake for the steps of the avenger (и все еще продолжая торопливо идти и продолжая прислушиваться, /не раздадутся ли/ за моей спиной шаги мстителя; to hearken – прислушиваться /к чему-либо/; wake – /мор./ попутная струя, кильватер; след /чего-либо/; in the wake of – по пятам, по следам; to avenge – мстить).

Instantly the spirit of hell awoke in me and raged. With a transport of glee, I mauled the unresisting body, tasting delight for every blow; and it was not till weariness had begun to succeed that I was suddenly, in the top of my delirium, struck through the heart by a cold thrill of terror. A mist dispersed; I saw my life to be forfeit; and fled from the scene of these excesses, at once glorying and trembling, my lust of evil gratified and stimulated, my love of life screwed to the topmost peg. I ran to the house in Soho, and (to make assurance doubly sure) destroyed my papers; thence I set out through the lamplit streets, in the same divided ecstasy of mind, gloating on my crime, light-headedly devising others in the future, and yet still hastening and still hearkening in my wake for the steps of the avenger.

Hyde had a song upon his lips as he compounded the draught (с губ Хайда слетали /слова/ песни = Хайд весело напевал, пока он смешивал лекарство), and as he drank it pledged the dead man (а когда он пил его, он произнес тост за убитого: «мертвого» человека; to pledge – закладывать, отдавать в залог; произносить тост, пить за чье-либо здоровье). The pangs of transformation had not done tearing him (еще не стихли терзающие муки превращения = преображения; to tear – разрывать, рвать; терзать), before Henry Jekyll, with streaming tears of gratitude and remorse (как Генри Джекил, обливаясь слезами смиренной благодарности и раскаяния), had fallen upon his knees (упал на колени) and lifted his clasped hands to God (и вознес заломленные руки к Богу = простер в мольбе руки к небесам; to clasp – застегивать /на пряжку и т. п./; сжимать, зажимать).