Анна, Ханна и Юханна
Шрифт:
Арне сказал, что имя старинное и солидное, и хорошо, что такого имени нет ни у кого из наших родственниц.
– Ты заметила, какой умный у нее взгляд? – спросил он.
Понятно, что я немного посмеялась над ним, но в глубине души была с ним полностью согласна. Здесь он был совершенно прав.
Какая это была весна! Какое лето! Жизнь как будто решила вознаградить меня за все прошлые неприятности. Пришло молоко, Анна была здорова, ела, спала, росла, улыбалась и лепетала. Теперь я поняла, что Арне очень внимательно слушал в Осло рассказ Астрид о моем отце.
Мое счастье было так велико, что я смогла с теплотой отнестись даже к своей свекрови.
– Смотри, Анна, это твоя бабушка!
Это была ее первая внучка, она вышла из своего привычного оцепенения, улыбалась ребенку и агукала с ним. Впервые я поняла, что за маской из слоновой кости прячется обычная человеческая беззащитность. Но когда она заговорила, то первое, что она сказала, была фраза о том, что Анна как две капли воды похожа на нее. Тут я испугалась.
И разозлилась.
Наверное, Арне тоже испугался. Он натянуто улыбнулся и сказал, что все пожилые женщины немного сумасшедшие.
– Вчера здесь была мама Юханны и сказала, что девочка удалась в нее и в ее родню.
Я благодарно посмотрела на Арне и улыбнулась. Мы же оба знали, что мама ни словом не обмолвилась о родне. Он научился сопротивляться, подумала я, и стал настоящим папой.
Свекровь презрительно фыркнула.
Много позже я поняла, что она была не так уж и не права. В Анне была какая-то уклончивость, гордость и боязнь открыться и расслабиться. Анна унаследовала от нее белизну кожи и точеные черты лица.
Только рот у Анны был мой – большой и чувственный.
Ракель вернулась из роддома через неделю после меня. Девочки у нас получились совершенно разные – моя светлая, сильная и упрямая, ее – темная, нежная и смирная.Но на дворе стоял уже тысяча девятьсот тридцать седьмой год, и Франко обрушивал гитлеровские бомбы на испанские города. Оставалось совсем немного времени до того момента, когда мир померк вокруг нас.
Я не стану пытаться описывать, что сделала с нами Вторая мировая война, ибо мы, как трусливые зайцы, спрятались за хрупким нейтралитетом.
Я изо всех сил пыталась воздвигнуть стену между внешним миром и мной и ребенком. Я с самого начала поняла, что дочка хорошо чувствует колебания моего настроения, и принуждала себя не думать о войне, по крайней мере когда Анна не спала.
Когда вечером она засыпала, я садилась к приемнику. Спала я плохо. Мне было очень одиноко, потому что Арне находился где-то в «N-ском районе Швеции».
Очень трудно пытаться жить в двух мирах сразу, я старалась изо всех сил, и мне потребовалось какое-то время, чтобы признать свое поражение. Когда Анне исполнился год, Гитлер вошел в Австрию, когда исполнилось два, он присоединил к Третьему рейху Чехословакию, осенью наступил черед Польши, и началась мировая война.
Все это время мне удавалось держать в узде мои страхи, но,
В горах вокруг нас то и дело трещала шведская зенитная артиллерия, и Анна с потемневшими от страха глазами однажды спросила:
– Куда они стреляют?
Я солгала, сказав, что они просто тренируются.
Но однажды мы увидели, как прямо над нашими головами загорелся самолет со свастикой на крыльях. Он вспыхнул, закружился на месте, а потом исчез на западе. Выпрыгнувший с парашютом немецкий мальчик долго горел как факел на фоне неба, пока милосердное море не поглотило его.
Мы стояли на горе, я прижимала Анну к себе и старалась прижать ее личико к своему плечу, но она высвободилась и обезумевшим взглядом посмотрела мне прямо в глаза, и я поняла, что теперь я не смогу скрыть от нее свой страх.Она ни о чем не спросила, а мне нечего было ей сказать.
Арне приехал домой в краткосрочный отпуск. Изменившийся. Суровый. В форме. Он не стал уклоняться от немых вопросов Анны. Он посадил ее на колени и сказал все как есть. Сказал, что в мире творится великое зло и что все честные люди должны ему противостоять. Он стал солдатом, чтобы защищать нас, что зенитки стреляют по самолетам врага, если они нарушают наши границы, и что добро непременно победит зло.
Анна сказала:
– Но ведь солдаты убивают…
– Да, Анна, это их долг.
Мне он сказал, что картина на границе печальная – либо есть пушки, но нет снарядов, либо есть снаряды, но нет пушек.
– Ты боишься?
– Нет, но я очень злюсь.
Он не лгал, он был самим собой, став сильным в трудную минуту.
На следующий день он позвонил родителям:
– Привет, мамочка. У меня мало времени, дай трубку папе. – Потом он долго говорил с отцом об отъезде на семейную усадьбу в Биллингене. – Вам надо уехать туда, папа. Договорись с Юханной. Она поможет тебе туда позвонить. Попроси ее также помочь привести в порядок старый дом.
– Но что мне делать с мамой? – спросила я, когда он положил трубку.
– Если Рагнар не сможет о ней позаботиться, то возьми ее с собой.
Но Рагнара тоже призвали в армию вместе со всеми его автомобилями, и я не могла даже представить себе, как уживутся мама со свекровью в тесном деревенском доме. Это было неудачное решение.
Вечером Арне уехал. Перед уходом он долго стоял у двери с Анной на руках:
– Ты должна пообещать мне, что будешь послушной девочкой и станешь во всем помогать маме.
Это была ошибка, я всем своим существом понимала это. Но не хотела ссориться с Арне в минуту расставания. Все осталось как было, и беспокойство Анны сыграло здесь большую роль.
– Не бойся, мамочка.
– Я не боюсь, – сказала я и расплакалась, а трехлетний ребенок принялся меня утешать.
Война подползла к нам и с другой стороны. Через дом Ракель хлынул поток еврейских беженцев из Дании и Норвегии. Они появлялись вечером и ночью, спали, завтракали и исчезали. Для них из Торсланды открыли воздушный мост до Лондона.