Анна Каренина
Шрифт:
веселым и прекрасным. Анна Аркадьевна, тур вальса, - сказал он, нагибаясь.
– А вы знакомы?
– спросил хозяин.
– С кем мы не знакомы? Мы с женой как белые волки, нас все знают, -
отвечал Корсунский.
– Тур вальса, Анна Аркадьевна.
– Я не танцую, когда можно не танцевать, - сказала она.
– Но нынче нельзя, - отвечал Корсунский.
В это время подходил Вронский.
– Ну, если нынче нельзя не танцевать, так пойдемте, - сказала она, не
замечая поклона
"За что она недовольна им?" - подумала Кити, заметив, что Анна
умышленно не ответила на поклон Вронского. Вронский подошел к Кити,
напоминая ей о первой кадрили и сожалея, что все это время не имел
удовольствия ее видеть. Кити смотрела, любуясь, на вальсировавшую Анну и
слушала его. Она ждала, что он пригласит ее на вальс, но он не пригласил, и
она удивленно взглянула на него. Он покраснел и поспешно пригласил
вальсировать, но только что он обнял ее тонкую талию и сделал первый шаг,
как вдруг музыка остановилась. Кити посмотрела на его лицо, которое было на
таком близком от нее расстоянии, и долго потом, чрез несколько лет, этот
взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не
ответил ей, мучительным стыдом резал ее сердце.
– Pardon, pardon! Вальс, вальс!- закричал с другой стороны залы
Корсунский и, подхватив первую попавшуюся барышню, стал сам танцевать.
XXIII
Вронский с Кити прошел несколько туров вальса. После вальса Кити
подошла к матери и едва успела сказать несколько слов с Нордстон, как
Вронский уже пришел за ней для первой кадрили. Во время кадрили ничего
значительного не было сказано, шел прерывистый разговор то о Корсунских,
муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних
детей, то о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул
ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень
понравился. ему. Но Кити и не ожидала большего от кадрили. Она ждала с
замиранием сердца мазурки. Ей казалось, что в мазурке все должно решиться.
То, что он во время кадрили не пригласил ее на мазурку, не тревожило ее. Она
была уверена, что она танцует мазурку с ним, как и на прежних балах, и
пятерым отказала мазурку, говоря, что танцует. Весь бал до последней кадрили
был для Кити волшебным сновидением радостных цветов, звуков и движений. Она
не танцевала, только когда чувствовала себя слишком усталою и просила
отдыха. Но, танцуя последнюю кадриль с одним из скучных юношей, которому
нельзя было отказать, ей случилось быть vis-a-vis с Вронским и Анной. Она не
сходилась
новою и неожиданною. Она увидала в ней столь знакомую ей самой черту
возбуждения от успеха. Она видела, что Анна пьяна вином возбуждаемого ею
восхищения. Она знала это чувство и знала его признаки и видела их на Анне -
видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения,
невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений.
"Кто?
– спросила она себя.
– Все или один?" И, не помогая мучившемуся
юноше, с которым она танцевала, в разговоре, нить которого он упустил и не
мог поднять, и наружно подчиняясь весело-громким повелительным крюкам
Корсунского, то бросающего всех в grand rond, то в chaine, она наблюдала, и
сердце ее сжималось больше и больше. "Нет, это не любованье толпы опьянило
ее, а восхищение одного. И этот один? неужели это он?" Каждый раз, как он
говорил с Анной, в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья
изгибала ее румяные губы. Она как будто делала усилие над собой, чтобы не
выказывать этих признаков радости, но они сами собой выступали на ее лице.
"Но что он?" Кити посмотрела на него и ужаснулась. То, что Кити так ясно
представлялось в зеркале лица Анны, она увидела на нем. Куда делась его
всегда спокойная, твердая манера и беспечно спокойное выражение лица? Нет,
он теперь каждый раз, как обращался к ней, немного сгибал голову, как бы
желая пасть пред ней, и во взгляде его было одно выражение покорности и
страха. "Я не оскорбить хочу, - каждый раз как будто говорил его взгляд, -
но спасти себя хочу, и не знаю как". На лице его было такое выражение,
которого она никогда не видала прежде.
Они говорили об общих знакомых, вели самый ничтожный разговор, но Кити
казалось, что всякое сказанное ими слово решало их и ее судьбу. И странно
то, что хотя они действительно говорили о том, как смешон Иван Иванович
своим французским языком, и о том, что для Елецкой можно было бы найти лучше
партию, а между тем эти слова имели для них значение, и они чувствовали это
так же, как и Кити. Весь бал, весь свет, все закрылось туманом в душе Кити.
Только пройденная ею строгая школа воспитания поддерживала ее и заставляла
делать то, чего от нее требовали, то есть танцевать, отвечать на вопросы,
говорить, даже улыбаться. Но пред началом мазурки, когда уже стали
расставлять стулья и некоторые пары двинулись из маленьких в большую залу,
на Кити нашла минута отчаяния и ужаса. Она отказала пятерым и теперь не