Анна Каренина
Шрифт:
– Я больше тебя знаю свет, - сказала она.
– Я знаю этих людей, как
Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе.
Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена -
это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не
мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим.
Я этого не понимаю, но это так.
– Да, но он целовал ее...
– Долли, постой,
Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая
поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил,
тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись, бывало, над ним, что он
к каждому слову прибавлял: "Долли удивительная женщина". Ты для него
божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его...
– Но если это увлечение повторится?
– Оно не может, как я понимаю....
– Да, но ты простила бы?
– Не знаю, не могу судить... Нет, могу, - сказала Анна, подумав; и,
уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: - Нет,
могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я не была бы тою же, да, но простила
бы, и так простила бы, как будто этого не было, совсем не было.
– Ну, разумеется, - быстро прервала Долли, как будто она говорила то,
что не раз думала, - иначе бы это не было прощение. Если простить, то
совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, - сказала она,
вставая, и по дороге Долли обняла Анну.
– Милая моя, как я рада, что ты
приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
XX
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и не принимала
никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии,
приезжали в этот же день. Анна все утро провела с Долли и с детьми. Она
только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. "Приезжай,
бог милостив", - писала она.
Облонский обедал дома; разговор был общий, и жена говорила с ним,
называя его "ты", чего прежде не было. В отношениях мужа с женой оставалась
та же отчужденность, но уже не было речи о разлуке, и Степан Аркадьич видел
возможность объяснения и примирения.
Тотчас после обеда приехала Кити. Она знала Анну Аркадьевну, но очень
мало, и ехала теперь к сестре не без страху пред тем, как ее примет эта
петербургская светская дама, которую все так хвалили. Но она понравилась
Анне Аркадьевне, - это она увидела сейчас. Анна, очевидно, любовалась ее
красотою и молодостью, и не успела
себя не только под ее влиянием, но чувствовала себя влюбленною в нее, как
способны влюбляться молодые девушки в замужних и старших дам. Анна непохожа
была на светскую даму или на мать восьмилетнего сына, но скорее походила бы
на двадцатилетнюю девушку по гибкости движений, свежести и установившемуся
на ее лице оживлению, выбивавшему то в улыбку, то во взгляд, если бы не
серьезное, иногда грустное выражение ее глаз, которое поражало и притягивало
к себе Кити. Кити чувствовала, что Анна была совершенно проста и ничего не
скрывала, но что в ней был другой какой-то, высший мир недоступных для нее
интересов, сложных и поэтических.
После обеда, когда Долли вышла в свою комнату, Анна быстро встала и
подошла к брату, который закуривал сигару.
– Стива, - сказала она ему, весело подмигивая, крестя его и указывая на
дверь глазами.
– Иди, и помогай тебе бог.
Он бросил сигару, поняв ее, и скрылся за дверью.
Когда Степан Аркадьич ушел, она вернулась на диван, где сидела
окруженная детьми. Оттого ли, что дети видели, что мама любила эту тетю, или
оттого, что они сами чувствовали в ней особенную прелесть, но старшие два, а
за ними и меньшие, как это часто бывает с детьми, еще до обеда прилипли к
новой тете и не отходили от нее. И между ними составилось что-то вроде игры,
стоящей в том, чтобы как можно ближе сидеть подле тети, дотрагиваться до
нее, держать ее маленькую руку, целовать ее, играть с ее кольцом или хоть
дотрагиваться до оборки ее платья.
– Ну, ну, как мы прежде сидели, - сказала Анна Аркадьевна, садясь на
свое место.
И опять Гриша подсунул голову под ее руку и прислонился головой к ее
платью и засиял гордостью и счастьем.
– Так теперь когда же бал?
– обратилась она к Кити.
– На будущей неделе, и прекрасный бал. Один из тех балов, на которых
всегда весело.
– А есть такие, где всегда весело?
– с нежною насмешкой сказала Анна.
– Странно, но есть. У Бобрищевых всегда весело, у Никитиных тоже, а у
Мешковых всегда скучно. Вы разве не замечали?
– Нет, душа моя, для меня уж нет таких балов, где весело, - сказала
Анна, и Кити увидела в ее глазах тот особенный мир, который ей не был
открыт.
– Для меня есть такие, на которых менее трудно и скучно...
– Как может быть вам скучно на бале?
– Отчего же мне не может быть скучно на бале?
– спросила Анна.