Анна-Мария
Шрифт:
Жако велел Раулю покинуть Гренобль и уйти в маки. А вскоре после его отъезда меня перебросили в ту же сторону в санитарной машине (маленький грузовичок Красного Креста), с надежнейшим шофером и безупречными документами. Меня одели медицинской сестрой. Мы перевозили оружие.
Я жила в городке, расположенном в десяти километрах от маки, и была связана по работе с Раулем. Замечательные ребята вошли в его отряд, — Рауль сам отбирал их, по одному; но не буду рассказывать о них, а то никогда не кончу… Они частенько спускались в городок, ухаживали за девушками, особенно за нашей первой красавицей Луизеттой, дочерью парикмахера. Мы привыкли к тому, что все нам сходило с рук, и
С этой операции мы возвращались в грузовике втроем: шофер Альбер, Рауль и я. Остальные поодиночке отправились в маки. Мы сидели под брезентовым верхом, спиной к шоферу, молча глядя на тянувшуюся за нами дорогу. Стояла ночь. Дорога была прямая и длинная; забившись под брезентовый навес, мы видели, как будто в раме, кусочек пейзажа, убегавшего вдаль, уже почти неразличимого. Пронизывающий холод, толчки, боль в пояснице от долгого сидения на ящике, одежда, особенно неудобная, оттого что вот уже двое суток я не раздевалась и не мылась… У меня совсем окоченели ноги. «Разуйтесь и суньте ноги в мои варежки…» — предложил Рауль. Они были совсем теплые от его рук. Чтобы согреться, мы прижались друг к другу. Мне невыносимо хотелось спать, и я положила голову ему на плечо, а он чуть отвернул лицо, чтобы не коснуться щекой моего лба. Мы ехали, время шло, а мы все ехали… Но холод, толчки, боль, все эти понятия теперь вдруг лишились смысла. Будто их разом стерли с грифельной доски мрака. Хотелось кричать о чуде… Но я не кричала, я не шевелилась, я боялась вспугнуть чудо, как птицу.
Мы прибыли домой на рассвете. Грузовик громко пыхтел возле моей двери, но соседи уже давно ничему не удивлялись. Рауль поставил мой чемодан на землю и снова влез в кузов. Старушка, у которой я жила, сердечно встретила меня, что-то говорила о постели, о горячей грелке, гроге, усталости, бессонной ночи… Усталость, холод? Да нет же. Наоборот, мне хорошо, очень хорошо. Чудо длилось… Каждый знает его имя.
На следующий день Рауль пришел к обеду. Хозяйка приготовила курицу, она переволновалась из-за нас и теперь хотела отпраздновать наше возвращение. Мы уже садились за стол, когда примчалась девочка с постоялого двора. Она так запыхалась, что еле могла выговорить: у въезда в селение стоит немецкий грузовик, — видать, чего-то ждут. Тут только я почувствовала, до чего я устала: снова уходить!
Послали людей предупредить маки. А мы с Раулем доехали на мотоцикле до соседнего городка. Поезд подошел сразу же. Черный промерзший поезд, жесткие скамьи, пассажиры наступают вам на ноги, храпят. Мы прижались друг к другу. Поезд шел долго, долго…
В С. мы прибыли ночью. Шли под руку по пустынным улицам — комендантский час уже наступил, но нам выдали на вокзале пропуск. Рауль пытался отыскать гостиницу, в которой он уже однажды останавливался и где я была бы в безопасности. Найдя наконец гостиницу и успокоившись за меня, он ушел. А я поднялась наверх. Ледяная комната, ледяная вода, ледяная и грязная постель. Но холод, грязь, усталость тоже стали понятиями отвлеченными, я была словно под наркозом и, кажется, могла бы пройти по битому стеклу, ничего не почувствовав. Счастье главенствовало надо всем.
Мне пришлось прожить в этой гостинице две недели. Рауль не возвращался, а мы условились, что я буду ждать вестей от него: видно, работа разладилась. Я не захватила с собой никаких вещей, а в гостинице стоял страшный холод, и мне ни разу за эти две недели не удалось согреться. В этом захолустном городишке
Наконец приехал Рауль на моем санитарном грузовичке с шофером Альбером за рулем. Он привез один из моих чемоданов.
В связи с тревогой бойцов маки надо было перебросить на другое место. Кроме того, ребята разузнали, что можно разживиться бензином, и, прежде чем уехать, Рауль хотел организовать нападение. Жандарму, перешедшему на сторону маки, стало известно, что у одного хозяина гаража хранится пятьсот литров бензина, который он продает на черном рынке. Сторож гаража, уверял жандарм, всем сердцем на стороне маки; он не окажет ни малейшего сопротивления. Жители деревни — гараж находился в маленькой деревушке — до смерти напуганы и после комендантского часа носа не кажут из дому. Ни малейшего риска, ребенок справится. Нужно только для проформы связать сторожа, заткнуть ему рот кляпом и успеть отъехать подальше от деревушки к тому времени, как его найдут и обнаружат пропажу бензина. Рауль подыскал для меня жилье поблизости от деревни, они отвезут меня туда по пути, мне только придется подождать в грузовичке, пока они управятся с бензином, полчаса спустя я уже буду на новой квартире.
Нам предстояло выехать ночью, через час-другой. Рауль завладел моей рукой, и мы пошли по этим безобразным улицам, меж двух рядов голых, как скелеты, деревьев. Не выпуская моей руки, Рауль старался опередить меня, словно хотел заглянуть мне в лицо своим прежним потусторонним взглядом. Что ему надо? Наконец он сказал как будто с облегчением: «Я люблю вас, мадам!» О, Женни! Я заговорила о другом, ведь могла же я не расслышать, не так ли?.. Мы продолжали бродить по улицам, Рауль рассказывал о нашем городке, о маки… Кажется, мы зашли в кафе. Потом снова отправились бродить. Безобразные улицы, немцы, усталость, опять все стерлось, как слова… В грузовичок мы сели, когда уже наступила ночь, темная ночь. Мы ехали долго.
— Надеюсь, — сказала я ему, — вы не строите себе иллюзий…
— Анна-Мария!
В голосе его звучали слезы. Он обнял меня.
— Один раз, — молил он, — поцелуйте меня только один раз! Эта минута больше не повторится!..
Потом мы ехали, вне времени, среди бархатистой ночи.
Грузовичок остановился. На маленькой деревенской площади полный мрак, глубокая, как сон, тишина. Обычная площадь обычной французской деревушки… памятник павшим, бассейн, где стирают белье, развесистое дерево… Во всех окнах тьма, а единственное освещенное окно наводило на мысль о болезни, о горе… На другой стороне площади двигались какие-то тени: ребята из отряда Рауля поджидали нас.
Я устроилась на носилках внутри грузовичка: носилки показались мне мягкими, как пух, меня согревал внутренний жар.
Не знаю, сколько времени провела я так в полузабытье. Когда раздался первый выстрел, мне показалось, они только что ушли. Потом еще один, и еще… Я выскочила из машины, на том краю площади мелькали чьи-то силуэты. Если это наши, почему они так медлят? Я не знала, что делать, броситься ли им навстречу или, наоборот, спрятаться. Вот кто-то бежит… Это Альбер, шофер… он впрыгивает в машину… заводит ее…
— Носилки, — кричит он, — носилки! Вынимайте носилки!
Они медленно приближались, они кого-то несли… Кого они несли?
Пьеро, они несли Пьеро. В окнах зажегся свет, послышался стук отпираемых дверей, громкие голоса. Они положили тело Пьеро на носилки. Его убил сторож гаража, «сторонник маки», убил сквозь приоткрытую дверь, когда они подходили.
Грузовичок несся во весь опор. Я сидела впереди между Раулем и Альбером, другие — в кузове, с телом Пьеро. Все молчали.