Аномалии среди нас. Седовласый херувим. Я жертва
Шрифт:
В информационном поле поднималось возмущение. Менялась погода в мире физическом. Сильные порывы ветра приносили отголоски далёкого демонического зловония. Собаки забеспокоились, заметались по салону. Но она не просыпалась. Я бережно поместил ладонь под её затылок, пальцы легко скользили по шёлковой шее. Вампир зачарованно следил за пульсом на сонной артерии. Фоном звучал медитативный обертон: «У тебя нет выхода, сынок…».
Монстра ломало. Но через хаос жажды и мутации я чётко осознал, что никогда её жизнь не оборвётся по моей вине.
– Гордон?! – демон подавился от возмущения, а я поймал кураж.
– Выход есть. Мне за кордон. Я заберу то, что спровоцировал.
– Глупец. Мало тебе инфаркта? Ты – труп. Даже не думай… – Зверь оказался за бортом сознания. Внезапный порыв ветра, и я зафиксировал координаты первых материализующихся симбионтов. Меня ослепили фары нескольких машин. Две вспышки аномалий. Хищник осатанел. Ментальная броня взломана. Весь негатив в себя. Портал дезактивирован. Сигнал Камиллы исчез с демонических радаров.
На этот раз зверь не блефовал. Захватывая цель, я иронично оценил степень разрушения: «Пропал». В ушах пульсар. Действия по инерции. Открытая дверца машины. Вся энергия на щиты и деморализацию противников. Фары отъезжающих автомобилей на встречной полосе. Трассирующий след исчезающих формаций. Аномалии закрыты. Свежие порывы ветра. Пустая трасса. Стерня. Шершавый ствол. Мокрая трава. Голова, как трансформаторная будка. Время остановилось. Стазис.
Глава 3. Бред
Потухшее небо зависло над сонным жнивьём. На изломе – чернильным монументом реденькая лесополоса. Прохладно. Ветрено. Тревожно. Пахнет сеном.
Пасторальную идиллию порвал протяжный нечеловеческий вопль. Схватилась за телефон, и со следующим ударом сердца осознала свою сиротливость на незнакомой сумеречной трассе: «Абонент недоступен». Без гудков.
– Люк! Пожалуйста! Где ты? – На пустом шоссе сгущался мрак вечернего безмолвия. Где-то ухнула сова. Оглядываясь в поисках малейшего признака движения, я отчаялась и открыла багажник. – Жак! Ли! Где папочка? Ищите!
Собаки сорвались в темноту. Спотыкаясь вслед за ними, добрела по колючей стерне до деревьев и… добровольно согласилась на шизофрению.
На земле лежал холодный каменный колосс – бездыханная статуя, без пульса на сонных артериях и реакции расширенных зрачков на свет фонарика. Параллельно мнемонической памятке экстренной реанимации изумлённое сознание бомбардировали отголоски паники:
– О, Боже! Какого чёрта ты пристроился под деревом? Я же не в состоянии тебя тащить. Да ты гораздо внушительнее, чем казался! – Несмотря на собачьи завывания, крупную дрожь в руках, слёзы и сердечную боль неясного происхождения, я настойчиво волокла одеревеневшее тело на ровную поверхность. Сражаясь с тремором, чтобы не перепутать последовательность действий, пугало с огромными глазами сосредоточенно твердило. – Тройной приём – голова, челюсть, рот. Дыхание с интервалом четыре – пять секунд. Компрессия – на два поперечных пальца выше мечевидного отростка, два через тридцать, сто в минуту… – Методичные действия высвобождали сознание из плена хаоса и страха. – Ну, помоги мне! Слушай. Пять, шесть, семь… – Воззвание к ледяному изваянию. Безрезультатно. Признаки жизни отсутствуют. Снова тридцать ритмичных нажатий. Маятник. Компрессия грудной клетки. – Люк! Дыши! Гордон, дыши! – Голова запрокинута. В руках маска истукана. Я выдохнула очередную порцию воздуха. – Прошу тебя! Не уходи.
Ажитация свирепствует в сознании. Эффект мероприятий прежний – нулевой. Состояние стабильное – клиническое. Компрессия и принудительные вдохи на автомате. Ситуация беспрецедентная, просто нереальная: «Неужели,
Подавляя панику и дрожь в руках, я призывала на помощь всё своё самообладание. Но рациональность отказала:
– Пульса нет! Не чувствую! Мерзавец, как ты посмел? Последний шанс. Прекардиальный удар. – Вместо дефибриллятора – мои два пальца на его грудине. Экстренная реанимация. Весь гнев в один единственный удар. – Живи! – Безжизненное тело дёрнулось в конвульсии. Пульс пробил сонную артерию. И снова массаж сердца, и дыхание. – Три, четыре, пять… Работай! Возвращайся! Четырнадцать, пятнадцать… Ты не уйдёшь! Двадцать два, три, восемь… Только не снова и не ты… Тридцать… Дыши! – Паника трансформировалась в ярость. Я отшвырнула салфетку – барьер между губами. – К чёрту формальности! Ты мой. – Ледяной рот статуи. Свежий воздух наполнил его лёгкие. В моих глазах на миг потемнело. Второй вдох, и уши заложило… А Гордон самостоятельно вздохнул. Я проверила пульс на сонной артерии, температуру тела, зрачки. Он постепенно возвращался к жизни. Но дыхание было ещё ничтожно слабое. Я заставляла его принудительно дышать. – Ты справился! Люк, ты – молодец.
Ещё выполняя массаж сердца, чувствовала, как силы иссякают. Мобилизация уступила место головокружению, внутреннему тремору и истощению. Мгновение, и меня накрыло. Почва уезжает из-под ног. Теряю равновесие. В ушах – гул. Я и реальность – существуем порознь. Нервная система не справлялась с непосильной перегрузкой и бессовестно обесточивала прямо на ходу. На глаза навернулись предательские слёзы. Дрожащими ладонями постаралась вытереть лицо, и обнаружила кровотечение из горла и носа. «Врачебная ошибка. Заляпать своей кровью пациента? Эпик фейл! – закашливаясь отповедью и кровью, потеряла контроль над состоянием и прислонилась к стволу, у которого нашла Гордона. – Господи, что со мной?». Собаки повизгивали, но не преступали команды.
– Тише, всё хорошо. Лежать! – Сама поразилась безжизненному голосу. Дотронулась до его ладони, фиксируя температуру тела и пульс на лучевой артерии. Первую помощь я оказала, но дальнейшая реанимация должна проводиться медицинскими работниками. А я вообще не знала, где мы находимся. Телефон разрядился. Меня укачивало, словно на виражах гигантской карусели. «Надо добраться до машины…», – анализируя наше положение, старалась сохранять глаза открытыми, а разум – ясным, но проигрывала и только коченела.
Сильный порыв ветра заставил поёжиться и обратить внимание на пациента – легко одет. Подавив неприятные предчувствия, пришлось выступать в качестве временного обогревателя. Сомнений в его отрицательной реакции не было. Авторский императив: «Я в этом не участвую», – был красноречив. Игнорируя осознание самодискредитации, я аккуратно укладывалась на холодной груди:
– Дыши. Сейчас станет теплее, – чувствуя, что иррационально уменьшаюсь до беспомощного, слабого комочка, я хлюпала носом на его раздающейся груди и, неся бред о своём сожалении, старалась облегчить душевные терзания: «Мало Марка? Теперь Гордон». Его ладонь теплела и приобретала природную эластичность. Я контролировала пульс. Но в этом уже не было необходимости. Грудь вздымалась увереннее, ритм сердца доносился всё отчётливее, температура приходила в норму. Стараясь не бередить своё пошатнувшееся сознание, на веру приняла и изменения в размерах, которые тоже возвращались к естественным параметрам.