Another. Часть 1. Что?.. Почему?..
Шрифт:
– Ну, тогда все хорошо. Береги себя.
Всего пятнадцать минут спустя бабушкин черный «Седрик» показался из-за завесы дождя (который, правда, успел немного ослабнуть) и подъехал к дверям школы.
У входа еще тусовалось несколько человек, которые не могли уйти из-за неожиданного ливня. Я быстренько юркнул на пассажирское сиденье машины, словно сбегая от их взглядов.
– Ты молодец сегодня, Коити-тян, – сказала бабушка, кладя руки на руль. – Как ты себя чувствуешь, ничего не болит?
– Не, все хорошо.
– С ребятами из класса ты поладишь, как
– Ну… наверно.
Мы отъехали от школьного здания и медленно направились по скользкой дороге к воротам. И пока мы ехали –
Я глядел в окно, прилипнув к стеклу, и вдруг увидел ее. Дождь уже поутих, но все же это была далеко не морось, а она шла себе без зонта, одна. …Мей Мисаки.
– Что-то не так? – спросила бабушка, выезжая из ворот. Видимо, моя реакция чем-то привлекла ее внимание. Хотя я молчал, окно не открывал, вообще ничего не делал.
– …Не, нормально все. Не беспокойся, – ответил я и, крутанувшись на сиденье, посмотрел назад. Там…
…Мей уже не было. Она как будто растворилась в дожде. Так мне тогда показалось.
Глава 3. Май II
1
– Что это?
Я услышал голос Миками-сэнсэй. Она обращалась к сидящему слева от меня парню по фамилии Мотидзуки. Юя Мотидзуки.
Он был маленький, щуплый, бледный, с тонкими, хотя и простоватыми чертами лица. Если бы он переоделся в женскую одежду и отправился в Сибую, его вполне могли бы там принять за симпатичную девчонку и попытаться склеить. Со вчерашнего дня, когда я впервые пришел в школу, мне с ним еще и словом не удалось перекинуться. Я пытался поздороваться, но он всякий раз отворачивался. Трудно было понять, то ли он просто меня стеснялся, то ли был замкнутым и нелюдимым по природе.
От вопроса Миками-сэнсэй щеки Мотидзуки слегка порозовели, и он пробормотал:
– Ну… я хотел нарисовать лимон…
– Лимон? Это?
Кинув взгляд на учительницу, склоняющую голову то так, то этак, Мотидзуки еле слышно ответил:
– Да. Это крик с лимоном.
Четверг, мой второй день в школе. Пятый урок, рисование.
Наш класс занимался на первом этаже старого школьного здания, «нулевого корпуса»; мы разбились на шесть групп, и каждая уселась вокруг отдельного большого стола, в середине которого были выставлены различные предметы: луковица, лимон, кружка и т.д. Темой сегодняшнего урока был натюрморт.
Я выбрал стоящую возле луковицы кружку и начал рисовать ее карандашом на выданном мне листе бумаги. Мотидзуки, похоже, выбрал лимон, но, не знаю…
Вытянув шею, я глянул на лист, лежащий перед ним. Только посмотрел и –
Да, понимаю. У Миками-сэнсэй были все основания задавать вопросы.
Он изобразил гротескное нечто, по форме не имеющее ничего общего с предметами на столе.
Когда он сказал, что это лимон, да, я с трудом смог опознать лимон. Но только по сравнению с фруктом на столе он был вытянут вдвое сильнее – такой высокий, похожий на веретено;
Что это?
У меня возникла точно такая же мысль, как и у Миками-сэнсэй. Но когда я экстраполировал слова Мотидзуки «крик с лимоном», до меня дошло.
Что касается «Крика», даже ученики начальной школы знают – это шедевр норвежского художника Эдварда Мунка. Фигура прижимающего руки к ушам человека на мосту, нарисованная искривленными линиями со странной композицией и в странных тонах. Этот волнистый лимон имел что-то общее с той картиной…
– Ты считаешь, это правильно, Мотидзуки-кун?
Кинув на Миками-сэнсэй еще один взгляд снизу вверх, Мотидзуки нерешительно ответил:
– Да… в смысле, сейчас я вижу лимон таким…
– Понятно.
Миками-сэнсэй сжала губы в линию, потом пробурчала:
– Это не совсем в духе сегодняшнего занятия, но… так и быть, – она грустно улыбнулась, будто признавая поражение, и добавила: – Хотя я бы предпочла, чтобы ты ставил такие эксперименты только на занятиях кружка.
– Аа, ладно. …Простите.
– Не за что извиняться. Продолжай, заверши это так, как начал, – равнодушно посоветовала Миками-сэнсэй и отошла от нашего стола. Тогда –
– Тебе нравится Мунк? – осторожно спросил я Мотидзуки, снова кинув взгляд на его рисунок.
– А… угу. Наверное, – ответил он, не глядя на меня, и снова взял карандаш. Однако какой-то стены вокруг него я не почувствовал и потому продолжил:
– Но почему лимон таким стал?
Мотидзуки поджал губы и пробурчал таким же тоном, как Миками-сэнсэй недавно:
– Я его так вижу, поэтому так рисую. И все.
– Ты имеешь в виду, предметы тоже кричат?
– Все не так. Люди все время неправильно понимают картину Мунка. Там на самом деле не человек кричит. А мир вокруг него. А он от этого крика дрожит и зажимает уши.
– Значит, и у тебя тоже не лимон кричит.
– …Да.
– Лимон зажимает уши?
– Мне кажется, ты еще не совсем понял…
– Хммм… Ладно, проехали. Ты, значит, в кружке рисования?
– А… угу. В этом году заново вступил.
Я вспомнил вчерашние слова Тэсигавары – про то, что в прошлом году кружок живописи был закрыт. Но с этого апреля «красотка Миками-сэнсэй» стала его куратором…
– Сакакибара-кун, а ты?
Мотидзуки впервые за все время взглянул мне в лицо. И склонил голову набок, словно щенок.
– Собираешься вступить? В рисовальный.
– С ч-чего бы мне?..
– Ну…
– Мне, конечно, немного интересно, но… не знаю. Я не очень хорошо рисую…
– Хорошо ты рисуешь или нет – это неважно, – сказал Мотидзуки невероятно серьезным тоном. – Ты рисуешь то, что видит твое сердце. Потому-то это и интересно.
– То, что видит сердце?
– Да.
– И это тоже?
Я взглядом показал на «Крик с лимоном», и Мотидзуки без намека на виноватость кивнул, потирая пальцем у себя под носом.