Анри Барбюс
Шрифт:
Барбюс любил повторять это слово. Герои его книг находили радость в солидарности. Без нее человек попадал в тупик, его подстерегали отчаяние и безнадежность. Герои-одиночки Ремарка не поняли этой непреложной истины века. Герои Барбюса ее обрели.
В мае 1920 года Барбюс открыл в Женеве I конгресс Интернационального союза фронтовиков. Этому предшествовали отклики на манифест Союза комбаттанов, демонстрации, митинги. Правительство встревожено популярностью этой организации. Начинаются аресты и обыски. Реакционная пресса пускается на гнусные измышления о руководителях союза.
Тревожные, напряженные дни. Их тревогу, напряжение, трудности Барбюс разделял с друзьями. В своем большом труде он идет рядом с Марселем Кашеном, Морисом Торезом, Вайяном-Кутюрье — руководителями Коммунистической партии Франции. Между ними не было разногласий, они одинаково оценивали обстановку и в равной степени принимали на себя удары реакции.
Статья Барбюса «С ножом в зубах» была прямым и суровым обращением к интеллигенции, набатным призывом стать на сторону социалистической революции. Статья, резкая, не оставляющая сомнений в позиции автора, создала ему особое положение в литературе и обществе.
«Неистовый комбаттан» был неистов и в любви и в ненависти. И он получил сполна все, что заслужил: любовь одних и ненависть других. И чем острее был политический момент, тем выше вздымались волны любви и ненависти вокруг Барбюса.
2
Здоровье Барбюса, подорванное войной, заставляло его «продлевать лето». Зимой он жил в Антибе. Из окон виллы «Селестина» широко открывалась перспектива. Старый город, выдаваясь далеко в море, встречал его прибой древними стенами крепостей, придававшими Антибу суровый и романтический вид.
Город амфитеатром спускался к морю, обвитый спиралями дорог. Во всем облике Антиба было что-то мужественное, напоминавшее о его героическом сопротивлении австрийцам в начале прошлого века. И это не смягчалось бело-розовой пеной фруктовых садов, затопляющей веснами склоны холмов.
Вилла «Селестина» была невелика. На второй этаж вела провинциальная деревянная лестница с крутыми ступенями. Барбюс работал в маленькой комнате с окнами, распахнутыми в густую синь моря. Зимой в доме топили печи. Барбюс любил, отрываясь от работы, подбрасывать в огонь сосновые поленья, глядеть на пламя, прислушиваться к треску сухого дерева.
В комнате царили хаос и табачный дым, как везде, где он работал.
Все, что здесь стояло: стол, стулья и даже кровать, было завалено бумагами. Они торчали из ящиков комода, устилали пол. Это было наводнение, поток бумаг затоплял комнату. Барбюс стоял у окна, небрежный и живописный в своем рабочем костюме — зеленой куртке и коричневом жилете. Его руки были в непрерывном движении, нервные, худые, с тонкими, очень выразительными пальцами. Он отбрасывал прядь волос, падавшую на висок, стряхивал куда попало пепел папиросы, теребил концы своего кашне.
Он диктовал секретарю: это были ответы на бесчисленные письма, адресованные группе «Клярте», или рукопись книги «Речи борца». Литературная и организационная работа переплетаются: Барбюс не умел и не хотел их разделять. Он диктует своим низким, чуть дрожащим голосом.
Аннет Видаль делает свою работу точно, деловито и с тем вдохновением, которое дается глубоким пониманием хода мыслей ее шефа.
Как она попала сюда? Как это случилось?
В январе 1920 года Аннет Видаль встречала Маргариту Кашен, приехавшую из Антиба. В вокзальной сутолоке были сказаны слова, повернувшие жизнь маленькой женщины, — ни одна из собеседниц ни в коей степени не предугадывала этого!
Просто Маргарита Кашен попросила:
— Наш друг Анри Барбюс живет в Антибе. Он мучается без секретаря. Может быть, вы ему поможете, постенографируете.
Нет, Аннет не умела стенографировать. И вместе с тем она не хотела отказывать: она уже знала Барбюса по его книге. Она хотела его увидеть. Она нерешительно ответила, что может ненадолго поехать в Антиб. Ей достаточно было провести несколько часов в этой странной комнате, полной дыма и беспорядка, где все было подчинено бешеному темпу работы ее хозяина. И вот она уже захвачена удивительной атмосферой, наполнявшей «Селестину».
«Я приехала помочь ему в течение нескольких дней и осталась на пятнадцать лет», — напишет она позднее в своих воспоминаниях.
В Антибе необыкновенно красивая, мягкая зима. Однажды утром яркая зелень деревьев покрывается блестящим на солнце белым покровом. Туи под окном похожи на святочные елки, посыпанные бертолетовой солью. Лавры несут неожиданную ношу со всем достоинством своей вечнозелености. Идет снег. Снег, падающий в море… Растворяющийся в море, поглощаемый им, бесследно исчезающий. Как символ тленности человеческой жизни. Как напоминание. Как memento mori [13] .
13
Помни о смерти (лат.).
Барбюс вспоминает строки, когда-то тронувшие его: «Символ жизни людской, бесконечно слабый и нежный, в море, все пожирающее, падает снег»… Но что-то в нем самом сильно, решительно изменилось. И человеческая жизнь представляется ему уже не в образе снега, а скорее — моря. Вечного, стремительного, животворящего.
В Антибе, как всегда, мобилизация, боевая тревога, аврал, несмотря на то, что это всего лишь рабочая комната. Поток свежего воздуха, целебной смеси ароматов моря, солнца и только что выпавшего снега, не в состоянии заполнить ее. Так прочно поселились здесь другие запахи: табака и кофе — спутников рабочей поры Барбюса.
В этот день с его неожиданным морозцем, снегом и чистотой Аннет пришла, разгоряченная спором, из которого только что вышла, ну, конечно же, победительницей! О чем был спор? О судьбах мира. Таково наше время. Споры ведутся на уровне эпохи. Решается судьба поколений. Барбюс отлично понимает эту девушку, живущую в самом центре, в самой точке кипения политических страстей. Крайность ее воззрений созвучна ему.
Разматывая шарф, румяная с мороза, с блестящими глазами, маленькая, подвижная, как ртутный шарик, Аннет мелькает в разных углах комнаты: одновременно она собирает листы рукописи — у ее шефа такой беспорядок, — налаживает машинку и рассказывает, все еще погруженная в недавний спор: