Анти-Толстой
Шрифт:
"Из всего, что мог сделать Наполеон: зимовать в Москве, итти на Петербург, итти на Нижний Новгород, итти назад, севернее или южнее, тем путём, которым пошёл потом Кутузов, - ну что бы ни придумать, глупее и пагубнее того, что сделал Наполеон, то есть оставаться до октября в Москве, предоставляя войскам грабить город, потом, колеблясь, оставить гарнизон, выйти из Москвы, подойти к Кутузову, не начать сражения, пойти вправо, дойти до Малого Ярославца, опять не испытав случайности пробиться, пойти не по той дороге, по которой пошёл Кутузов, а пойти назад по разорённой Смоленской дороге, - глупее этого, пагубнее для войска ничего нельзя было придумать, как то и показали последствия. (...)
Но сказать, что Наполеон погубил свою армию потому, что он хотел этого, или потому, что он был очень глуп, было бы точно так же несправедливо, как сказать, что Наполеон довёл свои войска до Москвы потому, что он хотел этого, и потому, что он был очень умён и гениален.
И в том и другом случае личная деятельность его, не имевшая больше силы, чем личная деятельность каждого солдата, только совпадала с теми законами, по которым совершалось явление". (Т. 4, ч. 2, гл. VIII)
А вот мне интересно, могла ли "личная деятельность каждого солдата" при желании расстрелять Наполеона? Факты говорят о том, что "личная деятельность" Наполеона не только могла, в случае необходимости, расстрелять любого солдата и даже генерала, но и нередко им практиковалась. Что до десятков тысяч его солдат, то ни один из них своим правом расстрелять Наполеона почему-то так и не воспользовался.
Если же, по мысли Толстого, Наполеон был всего лишь чем-то вроде знамени, которое армия таскает повсюду за собой, потому что так полагается, а на деле всё вершит её, солдатско-офицерской массы, коллективная воля, то почему же она не расстреляла вредившего ей своими приказами Наполеона (ведь они были, Лев Николаевич этого не отрицает, даже приводит некоторые в своём романе), и не пошла сама "естественным образом" на Петербург, на Нижний Новгород, на богатую продовольствием Калугу или, по крайней мере, не ушла целой и невредимой домой севернее или южнее, а пошла почему-то по единственно гибельному для себя пути - разорённой Смоленской дороге? Остаётся предположить лишь самое невероятное: она сделала это потому... что захотела погибнуть! На сотню тысяч солдат со всей Европы в Москве вдруг нашло всеобщее помрачение ума (вот оно, секретное оружие русских - обкурили пожарами!), и они все разом приняли решение покончить жизнь самоубийством на старой Смоленской дороге!
"Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким фигура, вырезанная на носу корабля, представляется силою, руководящею корабль), Наполеон во всё это время своей деятельности был подобен ребёнку, который, держась за тесёмочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит". (Т. 4, ч. 2, гл. Х)
Опять же, сравнение сколь по-толстовски броское (в этом отношении Лев Николаевич - Мастер!), столь и пустое, как яркий фантик-обманка, без конфеты внутри. Интересно, а кучер, который держится за вожжи (наверное, чтобы не упасть!) он тоже лишь воображает, что он правит, а на самом деле лошади бегут сами по себе, причём (удивительное дело!) именно туда, куда надо ездокам. Что-то мне подсказывает, что без кучера лошади довезли бы нас лишь до ближайшего луга. А если кучер всё-таки правит, то с какой стати Лев Николаевич решил, что Наполеон это ребёнок в карете, а не кучер?
"Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону итти в эти полуденные губернии (ТАК КАК РУССКАЯ АРМИЯ ДАЛА ЕМУ ДОРОГУ), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. (...)
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали. (...)
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления её по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона". (Т. 4, ч. 2, гл. ХVIII, выделено мной.
– В. М.)
Вопреки правде, как маститый карточный шулер подтасовывая факты, Лев Николаевич упорно пытается доказать, что чёрное - это белое, а белое - это чёрное... В некотором смысле сражение за Малоярославец было похлеще Бородинского - с невероятным упорством длилось 18 часов! И, отдав вечером сгоревший город французам, русская армия, в отличие от Бородино, не покатилась отступать дальше к Калуге и за Калугу (как "домыслил" за Кутузова Толстой), а заняла выгодную позицию за городом НА ВЫСОТАХ, за огромным оврагом, имея 90 тысяч человек против 70 тысяч французов. ИМЕННО ЭТА СИЛА подействовала на Наполеона и на всю его армию, вынудив их повернуть на Можайскую дорогу.
"...как ни непонятно, почему поражение одной армии, одною сотой всех сил народа, заставило покориться народ, - все факты истории (...) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или по крайней мере существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побеждённому. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется. (...)
Но вдруг в 1812 году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, - невозможно". (Т. 4, ч. 3, гл. I)
Ответ прост: участь войн и народов решается не сражениями как таковыми, удержанием за собой поля сражения, захватом городов и территорий, а УНИЧТОЖЕНИЕМ АРМИИ ПРОТИВНИКА. Была ли уничтожена русская армия после Бородина и падения Москвы? Нет. Наоборот - только усиливалась за счёт непрестанного притока пополнений. Французская же непрерывно таяла, как сугроб на мартовском солнце, не имея возможности восполнить потери в глубине враждебной вражеской территории. В этом суть "скифской войны", которой только и можно было победить непобедимого Наполеона.
"Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. (...)
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтования остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существуют какие-то правила для того, чтоб убивать людей). (...) ...дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественною силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупою простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло всё нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году (?? в 1814 - В. М.), отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передаёт её великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и лёгкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью". (Т. 4, ч. 3, гл. I)