Антидекамерон
Шрифт:
Тут замечаю я, что Борзенко тоже это замечает. Он только в самом начале вставал, когда первый тост провозглашал за железнодорожные успехи, а так больше не поднимался. А то вдруг встал, все сразу притихли, и говорит:
– Давайте-ка, други, выпьем за наших прекрасных дам, без которых жизнь наша была бы бесцельна и невыносима.
Все загалдели: прекрасный тост, здорово сказал, мужчины пьют стоя, ну, как всегда бывает, а потом во все глаза на нас уставились. На нас – это на меня и на Борзенко. Потому что он через стол своей рюмкой потянулся ко мне и со мной персонально чокнулся.
Тут
– Что-то засиделись мы, братцы-кролики, не худо бы размяться.
Все снова зашумели, кто-то даже захлопал, из-за столов повылазили, сдвинули их к стене, чтобы свободного места больше было, музыка заиграла…
О чем это я? Ах, да, как танцевали мы. Это сейчас можно никого не приглашать, выходи себе в круг и выламывайся, сколько суставы позволяют, а тогда только парами. А у них на каждую женщину по пять мужчин – самые никакие нарасхват были. А меня никто не приглашает, вообще рядом со мной никого нет, как от чумной от меня шарахаются. Ну, я не из тех, кто в сторонке платочек в руках теребит, – сама к Виктору подошла, пригласила его на танго. Гляжу – и он восторга не выказывает, и улыбается мне, будто сегодня только познакомились. А танцевали мы с ним на таком расстоянии, что между нами еще кого-нибудь втиснуть можно было. Я без обиняков говорю ему:
– Что, субординацию соблюдаешь?
А он мне:
– Глупости какие, просто не надо нам демонстрацию здесь устраивать, мы свое еще наверстаем.
Дотанцевали мы с ним, как шерочка с машерочкой, отводит он меня туда, откуда вышла, и со мной не остается, удаляется. И тут же Борзенко передо мной возникает, с двумя бокалами.
– Выпейте, – говорит, – холодного лимонада, жарко сегодня.
Я поблагодарила его, выпила с удовольствием, и даже не успела заметить, кто и как у меня пустой бокал забрал, словно сам вдруг испарился. И Борзенко уже с пустыми руками стоит, улыбка до ушей:
– Вы позволите, мадемуазель, пригласить вас? Танцор я, правда, никудышный, не судите строго.
Еще бы я не позволила. Его улыбку своей перещеголяла, до затылка, наверно, растянула. Отвечаю ему:
– Спасибо, Павел Лаврентьевич, мне очень приятно.
Теперь фокстрот заиграл, заплясали мы с ним, убедилась я, что не то скромничал он, не то на комплимент напрашивался, но танцором оказался он хорошим, даже удивительно при такой ответственной должности. Я тоже плясунья была не последняя, здорово у нас получалось. Неудобство я только от того испытывала, что он поменьше меня ростом был, не привыкла я к такому. И никто, кроме нас, больше танцевать не вышел, стоят вокруг, хлопают в ритм, восхищаются. Закончилась музыка, Борзенко мне красиво руку поцеловал – поблагодарил так, значит, – и к прежнему месту отвел. Потом на часы свои посмотрел, вздохнул огорченно:
– Дела, Анечка, дела, будь они неладны. Из-за них даже отдохнуть, как все нормальные люди, не могу. Но, надеюсь, буду еще иметь удовольствие повидаться с вами.
Раскланялся – и ушел со своим замом и начальником станции. А я прямо замлела вся. Больше всего оттого, что он имя мое запомнил, хоть и обитаем мы с ним в разных космосах. Но здорово полегчало мне, когда он ушел. Ничего такого между нами вроде бы не было, но так смотрел он на меня через свои тяжелые очки, что екало у меня в желудке. И всем остальным, когда без него остались, тоже полегчало. Дым коромыслом пошел, а на меня прямо охота началась, и главный среди них охотник – жирный Самосудов с потными руками. Улучила я подходящий момент, Виктору знак сделала – и сбежала от них. Виктор меня возле речки догнал, отошли мы с ним в сторонку, чтобы глаза никому не мозолить, у воды сели. Я, под настроение, в глаза говорю ему:
– Что ж ты, Витенька, меня одну бросил? Борзенко испугался?
Он меня обнял, к себе прижал:
– Глупенькая ты моя! Не можешь игры от настоящего отличить! А то будто не знаешь, как я к тебе отношусь.
Стали мы с ним целоваться, тут уж я и про Павла Лаврентьевича, и вообще про все на свете забыла. Совсем стемнело уже, звезды в небо повысыпали, река блестит, сплошное очарование. А когда еще Виктор со мной…
О чем это я? Ах, да, как мы с ним у реки… Он спрашивает:
– Ты в купальнике? Может, искупнемся?
А я купальник под сарафан заранее надела, знала ведь, куда еду. Но больше, чем купаться, мне иного желалось. Подумывала уже, грешным делом, затащить Виктора еще подальше, где кустики начинались. В другое бы время не рискнула, но подпоил меня все-таки приставала Самосудов, от него разве отвяжешься, а я тогда к выпивке совсем неприспособленная была. Ну, и Виктор, конечно, распалил меня, было дело. А тут еще вся эта гоп-компания к реке привалила, гик да ор такой, что птицы поразлетались.
– Витенька, – шепчу ему на ухо, – пойдем отсюда, не хочу от них поблизости.
За руку его потянула – и не знаю, как бы он себя повел, если бы не появился вдруг рядом с нами неизвестно откуда какой-то человек. Словно из воздуха возник. Я в темноте не узнала его, но будто бы встречала похожего в райкоме партии, как бы не водитель Борзенко. Он наклонился, Виктору что-то в другое ухо шепнул – и в темноте пропал. Мне Виктора лицо плохо видно было, но поняла я, как ошарашен он услышанным, потому что как деревянный стал. Всполошилась я, выпытываю, что случилось, а он молчит, только дышит, будто тяжелую работу делает. А потом простуженным голосом говорит мне:
– Надо идти, Анечка, там тебя один человек ждет.
– Какой еще человек? – спрашиваю, хотя сразу обо всем догадалась, да и догадываться-то особой нужды не было, не девочка с бантиками.
– Н-ну, – мнется он, – просто один человек поговорить с тобой хочет.
Меня аж затрясло всю:
– Не пойду я ни к какому человеку, ты что, Витенька?
А он одно и то же бубнит: ничего такого, просто поговорить, ничего такого, просто поговорить…
Заплакала я, от себя его оттолкнула, встала, сквозь зубы ему: