Антикварий
Шрифт:
Гость антиквария, сидевший на месте предполагаемого претория, пробежал глазами содержание письма и положил конец пререканиям, уплатив Дэви требуемую сумму. Ловел был взволнован. Он повернулся к мистеру Олдбоку и сообщил, что, к сожалению, не может возвратиться с ним в Монкбарнс и провести там вечер.
— Я должен немедленно отправиться в Фейрпорт и, может быть, сейчас же уехать оттуда. Никогда не забуду, мистер Олдбок, вашего радушия.
— Надеюсь, вести не плохие? — спросил антикварий.
— Весьма смешанного свойства, — ответил его друг. — Прощайте! В счастье или в несчастье, я никогда не забуду вашего внимания.
— Нет, нет, постойте минутку! Если… если (с трудом вытянул из себя антикварий)… у вас денежные затруднения, у меня найдутся пятьдесят… или сто гиней, которые я мог бы вам предоставить до Троицы… или любого удобного вам срока.
— Очень вам обязан, мистер Олдбок, но деньгами я вполне обеспечен, — ответил его таинственный молодой друг. — Извините меня. Сейчас я никак не могу продолжать нашу беседу. Я вам напишу или повидаюсь с вами, прежде чем покинуть Фейрпорт — в том случае, если окажется, что я должен уехать.
С этими словами он горячо пожал руку антиквария, повернулся и без долгих разговоров быстро зашагал к городу.
— Очень странно! — сказал Олдбок. — Этого юношу окружает какая-то тайна, в которую я не могу проникнуть. Но я никак не могу думать о нем дурно. Надо пойти домой и потушить камин в Зеленой комнате, потому что никто из женщин не рискнет пойти туда после сумерек.
— А как я доберусь домой? — захныкал бедный нарочный.
— Вечер славный, — сказал Голубой Плащ, глядя на небо. — Пожалуй, я пойду назад в город и присмотрю за малышом.
— Очень хорошо, очень хорошо, Эди! — И, порывшись немалое время в своем обширном жилетном кармане, антикварий добавил: — Вот тебе шесть пенсов на табачок!
ГЛАВА XVI
Я очарован беседой этого плута. Пусть меня повесят, если мошенник не подлил мне зелья, чтобы я полюбил его. Иначе быть не может: я выпил зелья!
Две недели антикварий настойчиво справлялся у всезнающего Кексона, не слыхал ли тот чего-нибудь о мистере Ловеле, и каждый раз Кексон неизменно отвечал, что «в городе ничего о нем не известно, если не считать того, что он еще раза два получил толстенные письма с юга; на улицах его совсем не было видно».
— А как он живет, Кексон?
— Что ж, миссис Хедоуэй готовит ему бифштекс, или баранью котлетку, или там суп с курицей — то, что сама любит, и он кушает в маленькой красной гостиной, рядом со своей спальней. И она никак не может допытаться, что он любит больше, а что — меньше. По утрам она подает ему чай, и он честно рассчитывается с ней каждую неделю.
— Неужели он никогда не выходит?
— Совсем перестал выходить. Сидит весь день у себя в комнате и читает или пишет. Написал кучу писем, а в почтовую контору не сдает, хотя миссис Хедоуэй бралась снести их сама. Вместо того он отправляет их потихоньку шерифу, и миссис Мейлсеттер думает, что шериф отсылает их с грумом на почту в Тэннонбург. Я думаю, может, он опасается, что в Фейрпорте заглядывают в его письма. И он прав, потому что моя бедняжка Дженни…
— Ладно, ладно, не донимай меня своими женщинами, Кексон! А вот насчет этого бедного юноши: он ничего не пишет, кроме писем?
— Ну, как же! .. Хедоуэй говорит — целые листы всякой всячины. Ей очень хочется уговорить его выйти погулять. В последнее время, говорит она, он и выглядит плохо и совсем аппетит потерял. Но он не желает даже за порог ступить. А раньше-то всегда так много гулял!
— Это скверно. Я, кажется, догадываюсь, чем он занят, но не следует ему так изводить себя работой. Сегодня же пойду повидать его. Он, несомненно, с головой погрузился в «Каледониаду»!
Приняв это мужественное решение, мистер Олдбок надел в поход башмаки на толстой подошве и вооружился тростью с золотым набалдашником, бормоча себе под нос слова Фальстафа, избранные эпиграфом к этой главе. Антиквария самого удивляло, насколько он привязался к этому молодому человеку. Впрочем, загадка разрешалась легко. У Ловела было много привлекательных качеств, но сердце антиквария он покорил тем, что почти всегда был отличным слушателем.
Прогулка в Фейрпорт с некоторого времени стала для мистера Олдбока своего рода приключением, в которое он пускался не часто. Он терпеть не мог обмениваться приветствиями со знакомыми на рыночной площади. На улицах ему обычно встречались праздные люди, донимавшие его расспросами о текущих новостях или о каких-нибудь деловых мелочах. Так и на этот раз, не успел он вступить на улицы города, как услышал:
— Доброго утра, мистер Олдбок! Как приятно вас видеть! Что вы думаете о новостях в сегодняшнем номере «Солнца»? Говорят, что французы попробуют сделать высадку не позже, чем через две недели.
— Дай бог, чтобы она была уже позади и чтобы я больше не слышал о ней!
— Монкбарнс, ваша милость, — остановил его владелец цветочного магазина, — надеюсь, я угодил вам посланными растениями? Не хотите ли цветов прямо из Голландии или, — понизив голос, добавил он, — бочонок-другой кельнской водки? Вчера прибыл один из наших бригов.
— Спасибо, спасибо, сейчас не требуется, мистер Крэбтри, — сказал антикварий и решительно двинулся вперед.
— Мистер Олдбок, — обратился к нему городской писец, особа более значительная; он даже загородил дорогу старому джентльмену и попытался остановить его. — Мэр, узнав, что вы здесь, просит вас ни в коем случае не покидать города, не повидавшись с ним. Он хочет поговорить с вами о прокладке водопровода от Фейруэлского источника через ваши владения.
— Еще чего! Непременно надо разорить и разворотить именно мою землю? Я не согласен, так и скажите мэру!
— А еще мэр и совет, — продолжал писец, не обращая внимания на полученную отповедь, — постановили передать вам, согласно вашему желанию, старые каменные плиты, что у часовни Донагильды.
— А? Что? .. Вот это другое дело! .. Ну что ж, ладно, я зайду к мэру, и мы с ним потолкуем.
— Но вы должны договориться обо всем сразу, Монкбарнс, если хотите, чтобы плиты достались вам. Гильдейский староста Херлиуолс считает, что эти плиты хорошо было бы поместить на фасаде нового здания ратуши: две плиты с фигурами, сидящими по-турецки, которые мальчишки прозвали Робином и Бобином, — по одной у каждого дверного косяка, а ту, которую они прозвали Эйли Дейли, — над дверью. Староста говорит, что мы проявим хороший вкус и что это будет в стиле современной готики.