Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать
Шрифт:
Собеседники Михаила Веллера рассказывают ему о разном, и каждый о предсказуемо своем: Виктор Суворов — о гитлеровском вермахте и советской армии времен Сталина, Сергей Юрский — о расцвете БДТ под началом Товстоногова, Владимир Молчанов — о ситуации на ТВ времен Кравченко, Владимир Соловьев — о гнусной оппозиции эпохи Путина («не Ноев ковчег, а мусорный бак»). Дмитрий Быков не забывает о женщинах, Андрей Макаревич — об акулах, а акула капитализма Борис Абрамович Березовский, поминая добрым словом первого президента России, сурово клеймит президента номер 2 (он же номер 4), а президенту номер 3 ставит экзотический медицинский диагноз.
Впрочем, едва ли не каждая из приглашенных звезд считает своим
Сам Михаил Иосифович тоже очень мил со своими собеседниками, зато прочим гражданам везет куда меньше. Рассказывая о своих встречах с Аксеновым, автор, например, сварливо называет членов российской писательской делегации (кроме Василия Павловича и себя, разумеется) «сотней уродов». В разговоре с Соловьевым он сетует на «безмозглость оппозиции». В беседе со Жванецким считает необходимым задеть покойного Аркадия Райкина. Помнится, дотошный и крайне предвзятый Федор Раззаков, автор книги о маэстро, не мог, как ни старался, найти хоть какой-нибудь компромат на Аркадия Исааковича. А вот Веллер делает это непринужденно: «Мне когда-то его завлитша плакала, что она практически полностью написала за него книгу, дома и сверх рабочих обязанностей, и не получила ни шиша, кроме своих ежемесячных девяноста рублей зарплаты…»
В своей книге Михаил Иосифович не только вопрошает, собирает комплименты и обличает. Он не прочь и пофилософствовать. «Когда-то, давно-давно, в 1981 году мне пришла в голову идея, как устроен мир и человек в нем», — сообщает он Виктору Суворову. И жалуется ему: «Когда-то никогда никуда не пускали, потом не было ни копейки денег, а сейчас и пускают, и на билет наскребешь, и все равно какие-то проблемы». Какие именно? Ну вот, к примеру: «Я уже дожил до такой степени приглашаемости, что последние времена кручу рылом, куда ходить, а куда нет, потому что всюду ходить невозможно». Чувствуете трагизм ситуации?
Самые светлые воспоминания Веллера — о путешествии в Казань. В поезде «мудрый и обстоятельный Макаревич достал холодную вареную курицу, крутые яйца…» Курица, припасенная руководителем «Машины времени», похоже, настолько запала в душу автору, что он в середине книги он возвращается к ней вновь: «Идиоты пошли в ресторан, а у Макаревича была холодная вареная курочка, яйца вкрутую…» Еще пару сотен страниц спустя, в финале, публикуется эссе, где Веллер размышляет о культуре, духовных и материальных ценностях. Невольно ждешь здесь третьего пришествия той же универсальной курицы, но ее нет. Синюю птицу, кажется, все-таки съели.
Жжануда
Евгений Гришковец. 151 эпизод жжизни. М.: Махаон
«Молоко оказалось прокисшим. Не совершенно прокисшим, а с неприятной, но внятной кислинкой. От огорчения, беспомощности и облома я даже развел руками и посмотрел по сторонам, будто желая найти сочувственный взгляд. Мне было в этот момент так себя жалко, что я чуть не расплакался. Я почувствовал себя обманутым, одиноким и несчастным. А сегодня молока не хочется…»
Не беремся судить, каков Евгений Гришковец на самом деле, вне сцены и ЖЖ, однако тщательно лелеемое им авторское «я» отчетливо ассоциируется с персонажем анекдота — пассажиром авиалайнера, который первые полчаса полета доводит окружающих горестными стенаниями, как
Гришковец — добрый и милый интеллигент, но может достать любого. Его alter ego — из тех намертво зацикленных на себе граждан, которые в ответ на брошенный мимоходом вопрос «как дела?» ставят портфель на асфальт, хватают собеседника за пуговицу и начинают рассказывать о своих делах в мельчайших подробностях, не исключая дырки на носке, золотухи племянника и расстройства желудка любимого пса.
Гришковец ежесекундно заглядывает собеседнику в глаза и жаждет не-мед-лен-но-го соучастия. Если рассказчику комфортно, то и ты, будь любезен, не дергайся при слове «волнительно» (Гришковец почему-то обожает это галантерейное словечко), а раздели радость человека, который вкусно выпил и хорошо покушал. «А мы вчера так дивно прожили день! Был гусь с черносливом», «я летел из Нижнего Новгорода, и в дорогу мне дали слоеные пирожки, с капустой и с курицей», «вчера поел домашней окрошки… Холодненькой, из холодильника», «забежал с мороза в ресторанчик, съел две щучьи котлеты, выпил морсу и рюмку водки». И др., и др., и др.
Если же приключилась даже малая житейская бедка, автор сразу погрузит собеседника в пучину пессимизма. Среди существ, веществ и явлений, способных вывести из равновесия нежного и удивительного Гришковца, может быть всё на свете: помимо скисшего молока, источником мучительных переживаний окажется, например, погода («холодно, промозгло и ужасно неуютно»), мартини («Дрянь, химия и надувательство»), пейзаж вдоль дороги («унылый и гнетущий»), гады, опоздавшие на его спектакль («имели наглость ответить, что ходили в туалет»), поезд («раздолбанные вагоны, грязь и гнетущая атмосфера»), президент Грузии («рубашка ему не шла… и по-прежнему в нем нет ни элегантности, ни тех шика и обаяния, какие присущи многим тбилисским мужчинам»), Юрий Шевчук на встрече с Путиным («дерзость сродни хулиганству»), а впрочем, и Путин на встрече с Шевчуком. А также компьютеры, Казантип, сериал «Школа», сетевые «пираты», непокорный душ, таксист, врубивший шансон, и конечно же армия литературных критиков.
Как известно, популярность первым спектаклям Гришковца принесло то, что театроведы обозначили термином «новая искренность». В отличие от «старой» искренности, тихо плакавшей в чуланчике, новая, выйдя на подмостки, повела себя довольно напористо — словно коробейники в электричках. Гришковец, однако, продает публике не шариковые ручки, а Гришковца. Оба его романа, «Рубашка» и «Асфальт», не удались потому, что автор зачем-то взялся выдумывать посторонних героев. Там же, где он отбрасывает «литературу» и пишет о себе, автор вполне органичен.
«151 эпизод жжизни» — третья его книга, сложенная из записей в блоге; первая называлась «Год жжизни», вторая — «Продолжение жжизни», а нынешняя — продолжение продолжения. ЖЖ — почти идеальный формат для зануды («почти» — потому что нельзя вырубить всех злопыхателей). В жизни за услуги психоаналитика надо платить, а в «жжизни» можно выплескивать тонкую натуру даром, да тебе самому еще и приплатят.
Гришковец — персона медийная: его лицо в «ящике», его имя на слуху, и все это — гарантия продаж. Пусть стартовый тираж книг «безоглядной оптимистки» Донцовой — 200 тысяч, но и тираж ЖЖ-книги насупленного Гришковца тоже недурен — 50 тысяч. Учитывая, что до провинции добираются большетиражные книги, у читателя из глубинки выбор невелик. Вас не устраивает чтиво для домохозяек, без проблем переживших лоботомию? Вот вам альтернатива: мазохистская рефлексия Гришковца.