Антишулер
Шрифт:
— У нас в городе я был единственным специалистом своего уровня. В России есть еще несколько человек, которые могут сесть со мной за стол на равных. Но это было бы слишком интересно, чтобы стать правдой. Такую игру можно приравнять к финальной встрече чемпионата мира по футболу. И потому она никогда не состоится. Слишком большой был бы ажиотаж, а всех желающих зрителей негде было бы разместить. Понимаете, если устраивать такую встречу на стадионе, то зрителям ничего не будет видно…
Андрей Васильевич начал в раздумье постукивать карандашом по столу. В его излишне круглой голове мысли, должно быть, без проблем перекатываются с одного места в другое и никак не могут остановиться на положенной им ячейке мозга. То есть
— Интересно… Интересно… Вот вижу, что врете, а так интересно врете, что просто слушать приятно. Вам бы в писатели пойти. Крутые детективные романы писать. Получится. Я уверен.
И этот из той же оперы… Опять меня записывают в трепачи, не удосужившись узнать правду. Более того, правду, которую я уже неоднократно доказывал. Которую только сегодня доказал освобождением пленных. Беда просто с этим майором. А еще голова у следака такая круглая и внешне почти умная!..
— Ваше право сомневаться.
— Не в этом дело. Просто я хотел узнать, насколько можно положиться на ваше, рядовой, слово. Теперь убедился, что это сложно. Можно было бы просто сказать, что вы были «каталой». А вы начинаете фантазировать, начинаете себя оправдывать, рисовать красивости…
Что я могу возразить ему?
Я только пожал плечами. Давно привык к хроническому недоверию, и оно уже не падало на меня случайным кирпичом с крыши. И зря я распинался, зря говорил себе любимому комплименты и посвящал майора в такие тонкости, которые он без специальной аппаратуры, бьющей по ушам, просто не услышит. В такой же ситуации монтажер берет в руки кинопленку, смотрит на свет и говорит, какие кадры следует вырезать. Постороннему непонятны будут его мотивы. Майору Растопчину непонятны мои объяснения. Любой человек познается в деле. Если бы майор играл в карты, пусть даже не на самом высоком уровне, не на таланте и азарте, а, скажем, как математик, просчитывая ходы, я смог бы кое-что объяснить. Математик — тоже не лучший картежник. Он считает и считает, и кажется ему, что все должно укладываться в формулу. При этом любой нелогичный ход полностью выбивает его из колеи. Потому что карты — это в первую очередь сфера человеческих чувств. Это озарение в нужный момент, вспышка нестандартных мыслей, таланта. А если майор играет только в «дурака», то откровения между нами не получится. Мы мыслим на различных ассоциативных уровнях. Я вообще привык всех не талантливых людей делить на тех, кто играет и кто проигрывает. А выигрывают только талантливые. И пока убеждался, что такой расклад всегда оказывается правильным. Кстати, не только в картах…
— Хорошо… — сказал Растопчин.
Хорошего я ничего в его словах не услышал, сознаюсь откровенно. И большая ладонь майора, которая, словно подводя итог, легла на папочку с моим делом, мне тоже не понравилась. Как вообще кому-то могут нравиться такие толстые пальцы, которыми не прощупаешь в колоде ни одну карту.
Смешно…
— Начнем теперь, если не возражаете, рядовой, по порядку. Мы получили сообщение из вашего полка. К сожалению, пока только по средствам связи. И показания прапорщика Василенко тоже — по связи. И нет сейчас возможности провести ревизию. Вам вменяется в вину похищение со склада восемнадцати комплектов зимнего камуфлированного обмундирования. Так как? Вы признаете сам факт кражи?
— Факт кражи я признать могу. Отчего же не признать, если она произошла. Но только кражу эту совершил не я, а прапорщик Василенко.
— Но на вас и на пяти ваших товарищах в момент обнаружения кражи было надето это обмундирование.
— Да.
— Значит, вы его украли?
— Нет.
Ему мои ответы кажутся нелогичными, и майор жилится, усердно краснея, чтобы сдержать себя. При этом у него, кажется, даже цвет волос меняется, на глазах следак рыжеет — это краснеющая лысина сквозь короткие и жидкие волосы просвечивает. Пусть сдерживается. Если кричать начнет, я ему вообще мозги заплету косичкой. И наговорю такого, что он потом долго будет пытаться распутать клубок. Такие люди вообще не всегда понимают сложные иностранные слова. По крайней мере гораздо хуже воровского жаргона. И если с ними говорить на сложном языке, они стесняются показать себя малограмотными и потому ничего не понимают, но не спрашивают, не задают вопросов.
— Хорошо. Вы не крали. Тогда украл кто-то из ваших товарищей?
— Тоже нет. Прапорщик Василенко сам принес нам сначала три комплекта, потом еще три комплекта. Я его даже не просил об этом. Он сам…
Вздох майор издал такой, словно только что раскаленными клещами с трудом тащил из меня нужное ему признание, а оказалось, что это и не признание вовсе, а так, какой-то скользкий иезуитский разговор, уводящий его в сторону от, казалось бы, явного деяния.
— Зачем? Зачем он принес эти комплекты? — Ох и устал же майор от тяжелых клещей.
Руки у него повисли плетьми, и мысли тоже.
— Это была его ставка.
— Какая ставка?
— В этот вечер он проиграл мне пятьсот долларов. Хотел отыграться, но денег больше не имел. Только несколько фальшивых чеченских «сотенок». Фальшивки я не принимаю.
— Как вы определяли фальшивки? Даже мы отправляем их в банк на экспертизу.
— А я определяю пальцами. Кинестетика… Тактильные ощущения. Чувствую качество бумаги и нанесенного на нее слоя краски. Если кожа на пальцах не грубая, это очень просто. Рецепторы кожи хорошо поддаются тренировке на методы идентификации внутренней конфигурации различных предметов… — меня «понесло», а майора стоило пожалеть.
— Помедленнее, пожалуйста, рядовой, я записываю, — и опять со вздохом. Словно хочет показать, что я очень неумело пытаюсь навешать ему на уши «лапшу».
Майор при этом быстро строчил по чистому листу бумаги. Даже я со своим зрением не мог разобрать то, что он писал. Интересно, а сам он разобрать сможет?
— Дальше. Слушаю вас.
Объяснять ему, похоже, бесполезно. Но надо.
— Денег у прапорщика больше не было — нормальных денег, а без денег я не играю принципиально. И он предложил играть на комплекты зимнего офицерского камуфляжа.
— Офицерского?
— Да. На перевале погода не такая, как здесь. Там ветер насквозь продувает.
Офицерский комплект теплее. Там воротник у куртки меховой, а на солдатской тряпичный. Ткань на «камуфляжке» полушерстяная. Офицеров у нас, в отличие от солдат, от простуды берегут. Мне, честно говоря, такая игра была невыгодна — слишком дешево. Но я согласился, потому что и сам, и особенно ребята из нашего взвода сильно поизносились. Они-то уже давно служат. А обмундирование положенное с прапорщика «вытрясти» трудно.
— А вам не пришло в голову, что эти комплекты могут быть крадеными?
Похоже, этого следака следует долго учить жизни. Он, как тертый фокусник, мертвого своими наивными вопросами хохотать заставит.
— А где вы видели кладовщика, который живет на одну зарплату? Прапорщик начал воровать раньше, чем научился ходить. Иначе он не пошел бы служить в кладовщики.
— А вы, рядовой, циник.
Не любят люди видеть жизнь такой, какая она есть. С этим часто приходится встречаться. Конечно, правдивый взгляд может и настроение испортить. Но нельзя же всю жизнь, как страус, голову в песок прятать.