Антитело
Шрифт:
— Мама! Мамаааа!
Глеб вздрогнул и почувствовал, как по коже растекается неприятный холод. Он сел в кровати, застыл, обхватив руками колени, и прислушался. Крик разорвал тишину и тут же смолк, сменившись рыданиями.
«Аленка!»
Ночные страхи, давно уже притихшие и до поры тихо спящие в ногах, очнулись и быстро расползлись по всему телу, лишая способности двигаться. Дом наполнился звуками и неясными тенями.
— Мама!
Глеб вскочил на ноги и, вытянув вперед руки с растопыренными пальцами, осторожно пошел к выходу из комнаты. Хлопнула дверь, и снизу послышались голоса:
«Наверное, птица».
Глеб замерз, стоя в одних трусах на сквозняке, и собрался уже возвращаться к себе в комнату, как вдруг снизу снова раздался крик:
— Это было чудовище! Оно съело луну!
Аленка опять заплакала, а Глеб застыл, крепко вцепившись в перила.
«Чудовище! Здесь чудовище!».
Если бы все это происходило днем, при свете солнца, он сам посмеялся бы над своими страхами. Но здесь и сейчас, в самый глухой час ночи, слова девочки прозвучали совсем не смешно. Они прозвучали правдой. В них чувствовался ужас, почти истерика.
Внизу заскрипел пол; кто-то раздвинул створки зеркального шкафа в прихожей. Снова заговорила тетя, глухо и торопливо. Потом хлопнула дверь, и стало тихо.
Глеб присел на ступеньку и обхватил себя руками. В голове замелькали безобразные образы — разбуженная фантазия работала в полную силу. Ему чудилось, будто что-то ужасное крадется по лестнице, поднимаясь на второй этаж. Уродливый монстр, стелясь по ступеням, раскрыв широкую, полную зубов пасть, нащупывает дорогу мощными когтистыми лапами. Широкий крокодилий хвост подрагивает. Тварь движется в кромешной темноте; раздувая ноздри, принюхивается к запаху человека. К его запаху.
«Чудовищ нет. Все это — детские сказки. Монстр вовсе не поднимается сейчас по лестнице. Это всего лишь мое воображение».
Доводы разума прозвучали неубедительно.
«Там что-то есть. И оно поднимается».
Глеб закрыл глаза и увидел сундук, но совсем не такой, каким представлял его в детстве. Раньше тот был деревянным, выкрашенным в яркий желтый цвет, с двумя синими полосками по периметру и выгнутой крышкой. Теперь он потемнел и больше напоминал ящик, обитый ржавыми железными полосами. Он был похож на гроб и выглядел зловеще. Созданный, как ловушка для чудовищ, сундук сам постепенно превращался в монстра.
Глеб не позволил себе задуматься об этом.
«Привет, старый друг. Для тебя есть работенка».
Над полем висела густая, без единого огонька, мгла. Луны не было видно, и только туман, клубясь над землей, светился слабым белым светом. Дом молчал.
Глеб стоял, глядя в окно, и на душе у него было неспокойно. Его напугал крик Аленки, и монстр, крадущийся по лестнице. Его напугало то, что впервые за много лет он снова боролся с чудовищами, которые уже давно должны были исчезнуть. Детские кошмары возвращались, но теперь они пришли в мир взрослого.
Заснул Глеб не сразу. В голове еще долго звучал Аленкин вопль.
«Чудовище! Оно съело луну!»
Дядя
— Доброе утро.
— Привет.
Глеб включил чайник.
— Я слышал, как Аленка кричала ночью. Что случилось?
— Ей приснился кошмар. Долго не могла успокоиться.
— Понятно. Я включу телевизор?
— Давай. Только не громко.
Они немного посидели в молчании. Глеб маленькими глотками пил чай, глядя в окно. Небо заволокли низкие темно-фиолетовые тучи.
— Наверное, будет дождь.
Дядя глянул в окно и кивнул.
— Да. Может быть.
— Какие дела на сегодня?
— Если у тебя ничего не намечено — покоси газон вокруг дома.
— Хорошо.
Глеб медленно шагал за электрокосилкой, рассеянно поглядывая по сторонам. В дальнем конце поля размытым синим пятном двигался трактор. Облака висели неподвижно, полные воды, готовые вот-вот пролиться дождем. В воздухе пахло влагой и скошенной травой.
Он думал о Насте. Вспоминал ее лицо, снова и снова проигрывал в голове вчерашние диалоги. Размышлял о том, как здорово было бы снова увидеть ее, коснуться рукой. Он представил, как она сидела в библиотеке и разговаривала с девочкой, периодически поглядывая в окно. Мысли вольно летали в голове, перескакивая с темы на тему, и неожиданно сместились к Аленке и ее жуткому крику посреди ночи.
«Нет ничего странного в том, что ей приснился кошмар. И нечего тут воображать, будто по дому в темноте бродят чудовища. Глупо это все. Детство в одном месте заиграло, напугал сам себя, как дурак. Стольким людям по ночам снятся кошмары!»
Но уже сам факт того, что приходится себя убеждать, настораживал. Страхи лезли в голову, просачиваясь через любые доводы.
«Вот пропасть! Это становится навязчивой идеей».
Глеб неожиданно осознал, что с того момента, как он вошел в дом, приятные ощущения можно было пересчитать по пальцам одной руки. Здесь не было комфортно, как должно быть дома. Скорее он чувствовал себя живущим в лагере на передовой. На границе, за которой притаился невидимый и страшный враг. Впервые за время пребывания на ферме, Глеб предположил, что этот дом мог быть чужим и для дяди с тетей. И Аленки. И не просто чужим — враждебным.
И туман. Он окружил поле, словно стена. За последнее время к нему привыкли и перестали обращать внимание. Как будто его и не было. Но он был. Он не рассеивался и не отступал. Не менялся. Он сторожил их.
«Что за мистическая чушь лезет в голову!».
Глеб никогда не жаловал мистику. Он любил читать о таком в книгах, но в жизни ее существования не допускал. Все можно объяснить естественными причинами — таким был его девиз.
«Природа бесконечно разнообразна и многогранна. И слепа. Она не видит отдельных людей и не испытывает эмоций. Следовательно, если мы столкнулись с необъяснимыми проявлениями естественных процессов (круто сказано!), то можно предположить, что они не были сознательно направлены против нас. Тогда, если не будет возможности с ними бороться, можно просто уйти. И никто не будет преследовать».