Антология-2 публикаций в журнале "Зеркало" 1999-2012
Шрифт:
Но тогда бы Александру III или Николаю II гвардейцы проломили бы голову табакеркой или мраморным пресс-папье. А вместо этого был расстрел 9 января и порочная по своей сути политика Столыпина: он только бесил бедноту отрубами, искусственно расслаивая деревню, одному давал шанс разбогатеть, а другому — нет.
Именно из-за столыпинской выборочности кому жить хорошо, а кому плохо нынешние демократы всячески восхваляют убитого премьера. Народники и эсеры — предтечи большевиков -проводили традиционно пугачевскую политику всеобщего передела всего. Безземельное крестьянство их слушало, но до конца не доверяло, так как все-таки на «окончательное решение» земельного вопроса они не шли. И только окопы злосчастной германской войны, спровоцированной английским соперничеством с континентом (Германия и Россия очень уж быстро росли), и агитация большевиков после февраля сдвинули, наконец, деревню.
В Ленине русские массы увидели мессию — реальное воплощение христианской справедливости в земельном и имущественном вопросе. Буквально понятое христианство слилось в сознании русских народных масс с марксизмом, несколько заумной для простонародья,
Я несколько раз перечитывал Евангелие, ища места, которые можно использовать для красной пропаганды, — такие места, несомненно, есть. Очень трудно расщепить в русском сознании идеи Христа и некие туманные идеалы справедливого социализма. Если бы в свое время Горбачев вместо перестройки сделал вице-президентом Патриарха, объединил «краткий курс» и Евангелие, то СССР был бы целым и невредимым. Все это мне очень и очень не нравится, но как бороться с этими заблуждениями, я не знаю, мне даже кажется, что русскому православию это дурное сближение по-своему выгодно и оно его использует. Были бы у нас разумные правители и пастыри, то давно была бы такая настольная книга «Христианство и социализм» (книга, рассчитанная на рядового советского читателя, а то он Бердяева и Франка не понимает), где бы доходчиво излагались непримиримые противоречия обоих учений и комментировалась каждая фраза Евангелия. Учитывая гибель половины населения России в ходе экспериментов, и в школах, и в институтах, и в семинариях должен быть обязательный предмет — «Античеловеческая сущность коммунизма», чтобы люди с детства знали историю большевистских зверств и боялись их повторения. Нынешний плюрализм и либеральничанье с наследниками КПСС выгодно только перекрасившейся номенклатуре. А будущим священникам должен преподаваться особый курс — «ВЧК, НКВД, КГБ и русское православие».
Социализм, коммунизм — это духовные пиявки на теле христианства, их необходимо оторвать. Когда раньше думалось о крахе большевизма, то представлялось, что в каждом городе возникнет особое идеологическое учреждение, которое будет вскрывать все язвы социализма, заниматься насаждением свободной от коммунизма морали, помогать жертвам репрессий, вести разъяснительную работу среди подрастающих поколений, и в таких учреждениях не лишни были бы западные интеллигенты, священники, студенты и вообще западная молодежь, приехавшая помогать России избавляться от позорного красного наследия. Но, к сожалению, американский Корпус мира повсеместно выполняет совсем другую работу, протаривая дорогу американской морской пехоте и монополиям и все больше превращаясь в затычку в каждой нефтяной бочке. В наступавших армиях Деникина были организации, которые пытались помогать населению освобождаться от красной заразы, но их век, к сожалению, был очень недолог. Русским и народам, живущим в Евразии, сейчас апеллировать не к кому и ждать помощи не от кого, коллективного мирового разума как-то не замечается.
Глядя из России, также кажется, что нет больше и пресловутого европейского гуманизма, что он умер еще в те времена, когда о его гибели чревовещал Александр Блок. Стая европейских авантюристов, налетевшая на падаль СССР, как стервятники, делит с компрадорами русское сырье, а та гуманитарная помощь, которая сюда посылается, полностью раскрадывается номенклатурой. Синтез христианства и социализма породил некую псевдорелигию с особыми извращенными категориями ценностей. Эта псевдорелигия имела два русла: официальное (мощи Ленина, октябри, первомаи, иконостасы портретов, значки, символы, песни, музыка, живопись) и народное (тесные коммуны бараков и коммуналок, где сообща пили водку под баян, совокуплялись, справляли свадьбы, всерьез во всем помогали друг другу, дружно ходили на фронт и геройски умирали, где действовали железные, чисто скифские, законы солидарности и взаимовыручки и где всегда осуждали номенклатуру за шикарный паразитический образ жизни). Мораль этого в общем-то пещерного народного хрис-тиано-коммунизма действительно была близка русским представлениям о раннем христианстве, как его нам описывали римские хроникеры.
Я плохого мнения о собственно русском простонародье, мне оно мало нравится из-за своей подлости рабов — они всегда предадут, всегда сделают все по-своему, идиотически подло, но тем не менее мне искренне жаль, когда их сейчас сокрушают чубайсовским рынком, все-таки это люди в чем-то моральные и как-то по-своему верующие. В семидесятые годы у меня была одна очень интересная встреча. В СССР приехал один почти девяностолетний француз, хорошо говоривший по-русски, бывший член толстовских коммун, долго живший в России и переписывавшийся с Львом Толстым. Он приехал перед смертью в Россию передать письма Льва Николаевича в Толстовский музей. Он высказывал неординарный взгляд на СССР: «Я понимаю все здешние болезни и уродства, но вы -страна восставших рабов, которые хотят жить по-своему, Запад вас ненавидит и постарается задавить». Этот длинноусый галл из глубокой французской провинции пришел в конец двадцатого века из моральных ценностей предыдущего столетия — милость к падшим, заблудшим, к обезумевшим.
Эту статью я назвал «Карл Маркс — тринадцатый апостол», назвал чисто условно,
«Зеркало» (Москва)
ГРОБОВЫЕ САВАНЫ ШЕСТИДЕСЯТНИЧЕСТВА РАЗМЫШЛЕНИЯ ПОСТАРЕВШЕГО МОСКОВСКОГО РАССЕРЖЕННОГО
Алексей Смирнов
Чехов учил выдавливать из себя раба каплю за каплей. Я хорошо знал часть семьи Чехова, оставшуюся в России. Моим близким другом был его внучатый племянник, как две капли воды похожий на классика. Его, к сожалению, в тридцать семь лет сгубила водка -кровоизлияние в печень с похмелья. Водка в России часто заменяла свободу. Когда Чехову за борьбу с эпидемией пожаловали орден, наверное, Станислава, он, надев его на зад, вышел в таком виде к обеденному столу, театрально развернув фалды сюртука. Домашние и друзья писателя посмеялись. В таком поступке было неуважение Чехова к власти. Попробовал бы Чехов надеть орден Ленина себе на зад, быстренько бы угодил на Колыму или в Норильск, где бы его забили урки.
Через период всяческой приниженности и рабства прошли мы все, жившие в СССР. Каково бы ни было наше социальное происхождение, семейные корни, мы все пережили долгую эпоху робких надежд на видоизменение советской власти к лучшему. Все, как бы не очень веря, надеялись — вот-вот что-то изменится и начнется что-то хорошее. Период этих ожиданий был очень протяженным, но чудес не произошло, покойник не встал с одра, не улыбнулся, не помахал рукою. Степень надежд и упований зависела от того, какую ступеньку советской иерархии занимали жаждущие видоизменений. Многие вообще не поднимались на эту лестницу, а были у ее подножья или далеко в стороне. Очень по-разному и с самых разных позиций, начиная с шестидесятых годов, надеялись на либерализацию в стране самые разные группы. Самая шумная и видная группа людей, которую теперь принято называть шестидесятниками, — это околокремлевская и околостароплощадная молодежь. Это различные референты, советники, все они люди талантливые, наглые, небрезгливые, падкие на лесть начальству. Многие из них ездили на Запад, нагляделись. Власть была рядом с ними — вот она, бери ее. К тому же они писали за кремлевских алкоголиков их речи, передовицы. Ярчайший представитель этой ныне постаревшей молодежи — Федор Бурлацкий. Это также зять Хрущева либерал Аджубей и целая плеяда будущих активных перестройщиков. Со временем они стали главными редакторами газет, журналов, министрами, ведущими экономистами. Всем им сейчас или под шестьдесят, или за шестьдесят, или больше. Среди них и комсомольские леваки-пииты — Евтушенко, покойный Рождественский, Вознесенский, Ахмадули-на и сын расстрелянного партработника Окуджава. Эта железная когорта мыслила себя всегда в советских рамках. Они возвращали нам и себе свои золотые двадцатые годы, когда гремели Маяковский, Асеев, Мейерхольд. К этому же поколению принадлежала и Люся Боннэр, тоже дочь расстрелянного партработника, будущая «бабушка девяносто первого» и пассионария-вдохновительница целой эпохи московского диссидентства.
Во всех «крутых» идеологических государственных поворотах, происходивших в СССР, огромную роль играло советское кино. Несмотря на отдельные формальные достижения, советское кино в целом — зловещее черное искусство, воспитавшее несколько поколений советских идиотов. Выработался целый тип людей, управляемых советским кино. Кино как бы нажимает клапаны некоего эмоционального пульта, и человек или смеется, или сочувствует, или сентиментальствует, или негодует. Фабрика снов Голливуда сыграла свою роль всемирного подавителя сознания. Тоталитаризм сделал из кино, а потом и из телевидения, могучее, чисто оруэлловское оружие, без которого было бы трудно управлять массами. В Бабельсберге скакала Марика Рёкк, а в СССР Любочка Орлова — тоталитарные скакуньи и попрыгуньи над расстрельными рвами концлагерей Польши и Колымы. Те же киноупыри и вурдалаки с Мос- и Ленфильма, которые до этого лизали пятки кинофюрерам государства Ленина-Сталина, стали в начале шестидесятых срочно клепать всякие псевдолиберальные картины вроде «Девяти дней одного года», «Чистого неба» или «Я шагаю по Москве», где все вдруг стали добрыми, хорошими, слезоточивыми гуманистами.