Антология «Дракула»
Шрифт:
Возница стоит в стороне, а три женщины танцуют. Некоторые мужчины уже сбросили рубашки и до крови царапают ногтями собственную шею.
Женщины сладострастно извиваются, облизывая свои алые губы. Клыки их влажно поблескивают, платья-саваны развеваются, обнажая стройные ножки, белоснежные, точно лебединые перья.
Мужчины вскакивают со своих мест, отталкивая друг друга, протягивают руки, пытаясь коснуться точеных лодыжек, узнать, какова на ощупь кожа этих восхитительных чудовищ.
Мюррей тоже вскочил. Словно загипнотизированный, он не сводит с вампирш безумных глаз. Харкер пытается заставить его сесть,
Мюррей спотыкается о тела упавших мужчин, но сохраняет равновесие и продолжает свой путь.
Харкер поднимается на ноги и обнаруживает себя в окружении женщин. Три пары рук извиваются вокруг его лица. Алые губы касаются его шеи и щек, острые зубы оставляют на коже кровавые полосы.
Харкер пытается сопротивляться, но это выше его сил.
Глаза женщин, их зубы, их покрытые лаком ногти, ожерелья, браслеты, серьги в ушах, носах и пупках — все это испускает ослепительно-яркий свет. Миллионы светящихся точек танцуют вокруг Харкера.
Зубы впиваются в его горло.
Сильная рука, густо поросшая черными волосами, отбрасывает прочь одну из женщин.
Возница грубо швыряет в карету вторую вампиршу. Она падает лицом вниз, обнаженные ноги колотят по бархатным подушкам.
Блондинка остается одна. Она ласкает Харкера, облизывая его шею своим невероятно длинным языком. В глазах ее полыхает огонь. Возница и ее отшвыривает прочь.
Блондинка: Вы никогда никого не любили и никогда никого не полюбите…
Возница дает вампирше увесистую пощечину, так что голова ее бессильно мотается. Она отползает прочь от Харкера, распростертого на земле.
Все три женщины снова оказываются в карете. Экипаж делает круг и устремляется в лес. Вслед ему летит разочарованный гул. Зрители, одержимые отчаянием, падают друг на друга.
Харкер медленно приходит в себя и садится. Свейлс стоит рядом. Он берет Харкера за руку и тащит его к своей карете. Харкер неуверенно переступает трясущимися ногами.
Вестенра и Мюррей, угрюмые и подавленные, уже сидят в карете. Харкер еще не до конца очнулся.
Голос Харкера: Для вампиров нет большего удовольствия, чем распить на троих кровь сочного деревенского младенца. Они не имеют других потребностей, других желаний, других устремлений. Всеми действиями вампира руководит его аппетит, который не сдерживают ни мораль, ни религия, ни философия, ни приличия, ни чувства. Именно поэтому вампиры так сильны и опасны. Именно поэтому мы не можем сражаться с ними на равных.
Предполагалось, что съемки в студии пройдут без особых проблем, но румыны и тут не оправдали ожиданий Фрэнсиса. Декорации постоялого двора, наверное самые простые в фильме, до сих пор не были готовы, хотя в распоряжении плотников и оформителей был почти целый год. Поначалу они попытались один из офисов студии превратить в спальню Харкера. Но комната была так мала, что разместить в ней актера, камеру и декорации не представлялось возможным. После этого оформители разместили злополучную спальню посреди студии звукозаписи, но при этом так надежно укрепили стены, что их невозможно было передвинуть. Сторатто мог снимать здесь в одном-единственном ракурсе — с потолка. Наконец стены смонтировали так, что они позволяли камере передвигаться. Но теперь Фрэнсису категорически
Над кроватью, на том самом месте, где по замыслу Фрэнсиса должно было висеть распятие, красовался сильно отретушированный портрет Чаушеску. Через Иона Фрэнсис попытался объяснять Лоснящемуся Костюму, что действие фильма происходит в ту эпоху, когда Бессменный Президент еще не пришел к власти, и потому его портрет на стене будет воспринят как нонсенс.
Лоснящийся Костюм, похоже, никак не желал верить, что в истории Румынии были эпохи, когда страну возглавлял не Чаушеску. Он нервно озирался по сторонам, словно ожидая, что его вот-вот обвинят в государственной измене.
— Принесите распятие! — настаивал Фрэнсис.
Спор грозил затянуться до бесконечности, и Кейт позволила себе сесть в кресло режиссера. Кресла и стулья были на съемочной площадке большой редкостью. Мартин Шин, исполнитель роли Харкера, уселся на кровать, скрестив ноги, и потягивал из фляги бренди. Запах алкоголя разносился по студии. Лицо актера багровело, движения его становились замедленными. В последние несколько дней он все больше и больше становился Харкером, забывая о том, что он — Марти. Фрэнсис жестко направлял его по этому пути, препарируя душу актера эмоциональным скальпелем, точно луковицу ножом.
Фрэнсис приказал Иону принести неуместную деталь интерьера, надеясь, что с портретом в руках ему легче будет объясняться с Лоснящимся Костюмом. Ион, жизнерадостно ухмыляясь, проскользнул мимо сидевшего на кровати Марти и потянулся за портретом. Снимая портрет со стены, он изловчился ударить его о спинку кровати. Стекло разбилось, один из острых кусков проделал в лице президента здоровенную дыру.
Ион потупил голову в фальшивом раскаянии.
Фрэнсис довольно просиял. Лоснящийся Костюм, пораженный до глубины души, счел за благо признать поражение и отступить. Он явно опасался, что его сочтут соучастником надругательства над святыней.
Распятие наконец-то заняло место на стене.
— Марти, ты должен полностью раскрыться, — заявил Фрэнсис. — Распахни перед нами свое бешено бьющееся сердце, вырви его из груди, сожми в кулаке и швырни на пол.
Кейт казалось, Фрэнсис рассчитывает, что актер выполнит его распоряжение буквально.
Мартин Шин попытался сфокусировать взгляд и медленно отдал салют.
— Тишина на площадке! — рявкнул Фрэнсис.
Кейт беззвучно плакала и никак не могла остановиться. Все, кто присутствовал на площадке, за исключением Фрэнсиса и, возможно, Иона, тоже заливались слезами. Кейт казалось, она присутствует на пытке политзаключенного. У нее было одно желание — прекратить эту пытку.
Эпизод снимали без всякого сценария.
Пытаясь вытащить из Марти Джонатана Харкера, Фрэнсис загнал актера в угол и сломил его волю.
Эпизод должен был находиться в начале картины. Замысел режиссера состоял в том, чтобы показать истинного Джонатана, который должен втянуть зрителей в свой внутренний мир. Без этой сцены главный герой мог бы показаться посторонним наблюдателем, который бродит меж других людей как неприкаянный.
— Вот ты, Рид, насколько я помню, писательница, — обратился к Кейт Фрэнсис. — Накарябай-ка мне подходящий текст. Внутренний монолог. Так называемый поток сознания. Дай мне настоящего Харкера.