Антология осетинской прозы
Шрифт:
Промолчал Гугуа, не посмел ей возразить.
Азау собралась в дорогу как раз накануне праздника Зардаваран. Нацедила араки, напекла лепешек, купила барана и, усевшись в арбу, двинулась в Ганис в сопровождении одного из своих сыновей.
В пути Азау повеселела, на морщинистых щеках ее заиграл румянец, черные глаза излучали почти такой же ясный свет, как когда-то. Всю дорогу перед ней вставал образ Таймураза, приятно щемило сердце.
Но все вышло иначе.
До Ганиса они добрались перед самыми сумерками. На окраине аула навстречу им выбежала какая-то женщина. Азау сразу узнала свою подругу
Последние лучи солнца прощались с горами. Окружающие Ганис хребты были залиты золотым светом. На сельском кладбище карагач отбрасывал густую тень на могилу Таймураза.
Подруги сели на террасе.
— Да падут на меня твои несчастья, Магда, не знаешь ли ты, где Таймураз, что с ним? — спросила Азау.
— Ох, — тяжело вздохнула подруга, — да станет моим твое горе, скончался он, давно уже умер, еще у своих родственников в Урстуалта. Привезли его сюда и здесь рядом с отцом похоронили.
Потемнело в глазах у Азау. Долго она не приходила в себя, а, очнувшись, попросила:
— Пойдем, покажи мне его могилу.
Точно во сне шла она следом за Магдой, а увидев могилку, припала к ней, схватила ртом могильную землю, и, затрепетав, как подбитая птица, затихла.
На крик Магды сбежались люди, только помочь они были уже не в силах: недвижно лежала Азау на могиле Таймураза.
На похороны Азау собрался весь аул. Старики рассказывали младшим историю, которая приключилась с Таймуразом и Азау. Решение, принятое много лет назад, теперь казалось несправедливым и жестоким, но прошлого не вернуть. Похоронили Азау рядом с Таймуразом. Привезенного ею барана зарезали и справили поминки. Пожелали люди Таймуразу и Азау на том свете райской жизни и разошлись.
И сейчас еще стонет, шумит зеленой листвой раскидистый карагач на кладбище в Ганисе.
Перевод А. Дзантиева
Коста Хетагуров
ОХОТА ЗА ТУРАМИ
Рассказ
Аул Зебат состоял всего только из тринадцати дворов. Сакли его, словно гнезда ласточки, лепились в складках утеса, вздымавшегося до облаков из глубокой теснины. Бушующий поток на скалистом дне ущелья казался из аула серебряной нитью. Ни кусточка, ни деревца кругом! Везде скалы, поросшие мхом, и голый безжизненный камень.
Жили в этом ауле осетины; жили очень бедно, потому что не было у них ни лугов, ни пахотной земли. Мужчины занимались охотой за турами, а женщины смотрели за хозяйством. Козы заменяли им коров, а ишаки — лошадей. У кого было два осла, тот считался уже богатым. Домашнюю птицу всего аула составляли хохлатый петух и две-три конопатые курочки.
Осенью окрестности аула принимают еще более печальный вид. Тощая трава желтеет. Серые тучи спускаются до самого аула; из ледников дует холодный ветер. Начинаются дожди, изморозь, снег.
Впрочем, в конце сентября выпадают иногда ясные солнечные дни с холодным утром и с теплым великолепным вечером. Лучи заходящего солнца позлащают причудливые вершины гор. Все ущелье покрывается прозрачной дымкой,
В один из таких вечеров к крайней сакле аула подошел молодой осетин.
— Тедо! — позвал он, не входя в саклю.
— Кто там? — отозвался мужской голос, и вслед за этим в низких дверях показался коренастый мужчина в серой черкеске и холстяной шляпе.
— А, это ты, Сабан… Здравствуй! — обратился он весело к молодому осетину. — Что случилось?
— Да проклятый козел стащил один из моих чабуров (обувь) и оставил от него только плетеную подошву, — отвечал молодой осетин, чуть не со слезами.
— Как так?!
— Очень просто. Я их починил, смазал, выложил свежей травой. Оставалось только надеть… Да завозился с ружьем. Надо, думаю, кремень переменить. Переменил… Хочу надеть чабуры… Левый на месте, а правого нет. Я — искать, туда — сюда… Нет нигде! Сестру оттаскал, брата прибил — нет да и только! А козел тем временем жует себе в темном углу. Мать заметила. Отняли — одна плетушка.
— Плохо дело, — со смехом заметил Тедо; ну, да ты успеешь еще починить его. Мы будем ждать тебя до восхода луны.
— Неужели?.. Вот спасибо…
— Благодари Фсати, который готовит нам с завтрашней зарей стадо круторогих, а пока ступай кроить свой чабур.
— Иду, иду! — и молодой осетин быстро зашагал по кривой улице.
— Не забудь и других предупредить, — крикнул ему вслед Тедо и вернулся в саклю.
Сакля Тедо имела два отделения. В первом, за плетнем, помещались козы, во втором — сами хозяева. Небольшая дыра в южной стене жилого отделения заменяла окно. Посреди земляного пола был разведен огонь. Дым выходил в отверстие в потолке. Над огнем висел котелок. Молодая женщина делала из темного теста лепешки и запекала их в горячей золе. По другую сторону очага сидел старик и развлекал грудного ребенка. Вот и вся семья только что вошедшего Тедо: отец, жена и сынишка.
Зураб — так звали старика — был когда-то замечательным охотником, но старость одолела его: он плохо стал видеть и уступил свое ружье сыну. Сын с честью заменил отца и считался лучшим охотником в ауле.
Когда у Тедо начинались сборы на охоту, Зураб становился веселым и разговорчивым. Он припоминал свою молодость и давал сыну нужные советы. Только Залина, молодая жена Тедо, всегда очень скучала, когда муж отправлялся на охоту. Много рассказов она слышала об опасностях охоты за турами и потому боялась за своего мужа. Когда она высказывала свои опасения, то Тедо обыкновенно шутил над ее женской трусостью. Слез он не терпел, и она никогда не смела плакать при нем.
— Кто это приходил? — спросил Зураб, когда сын его вернулся в саклю.
— Сабан, — ответил Тедо. — Он просит подождать его до восхода луны — не успел, говорит, приготовиться. Я сказал, что можно.
— Конечно, конечно, — одобрил старик, — и мы всегда так делали. Луна всходит рано — вы успеете. В лунную ночь туры спускаются ниже. Если вы пойдете по Мышиной тропе, то к рассвету перехватите их на перевале.
— Оно так, — заметил сын, — да по этой тропе опасно подыматься ночью.