Антология реалистической феноменологии
Шрифт:
Правда, при более пристальном рассмотрении очевидная недостаточность этой теории обнаруживается уже здесь. Ибо даже если в такого рода представлении мой умственный взор не может напрямую достичь действительного предмета на присущем ему месте действительности, а то, что наглядно представляется моему умственному взору, должно как бы отделиться от этого действительного предмета и предстать перед ним в форме нового предмета (а именно в форме представляемого репрезентанта), то тем самым, разумеется, не сказано, что я ни в каком смысле не могу достичь действительного предмета напрямую или что я ни в каком смысле не включаю действительный предмет в само представление.
В любом случае речь здесь идет, конечно, не просто об абстрактном ходе мысли, который примыкает к наглядному содержанию представления и заключается, например, в том, что представляемое содержание может быть воспринятым или действительным, или даже, например, в том, что это содержание действительным уже является. Вместо этой внешней сопряженности гетерогенных элементов (наглядное содержание представления – абстрактный ход мысли), переживание представления возникает перед нами как конкретное единство, характеризующееся именно тем, что представляемый предмет, с одной стороны, наглядно актуализируется посредством представляемого
146
Утверждение Корнелиуса (ibid., S. 38f.) о том, что речевой оборот «я воспринимаю тот же предмет, который я представляю», является косвенным и двусмысленным, мы тем самым считаем совершенно не отвечающим феноменологическому факту. У Корнелиуса остается также совершенно не проясненным, как должно выглядеть необходимое для его теории отношение между фантазией и соответствующим ощущением, возникающим при определенных условиях. Так как для этого я либо должен непосредственно актуальным образом иметь как подразумеваемое здесь ощущение, так и фантазию, хотя она в этот момент актуальным ощущением не является (что противоречило бы его теории, да и вообще делало бы ее излишней), либо я, напротив, должен воображать это ощущение, и тогда требовалось бы новое отношение и мы так и не вышли бы за пределы фантазий.
Не обращаясь в дальнейшем к самому по себе весьма сложному содержанию, которое непосредственно можно усмотреть в этом феномене, [147] еще раз подчеркнем, что именно этот тип представлений дает, по крайней мере, некоторый объективный подход к рассматриваемой теории.
Подходим ко второму возможному типу представления:
Я сижу у себя в комнате, закрыв дверь, и ожидаю обещанного визита. В такой ситуации может случиться, что я – в нетерпении ожидания – все время «вижу» как человек, которого я ожидаю, «словно бы» поднимается по лестнице. Это может сопровождаться более или менее серьезной верой в то, что он действительно прямо сейчас поднимается по лестнице, или, точнее говоря, это может происходить с более или менее отчетливым сознанием действительности.
147
Я намеренно в какой-то мере схематически изложила упомянутый мною «первый тип представлений». Тем самым результат, к которому должны привести все эти анализы, более ясно проявляется в своем специфическом своеобразии, что не вредит правильности самого этого результата. Именно этот первый тип представлений как таковой обнаруживает полноту феноменологически чрезвычайно сложных вариантов, а именно, особенно благодаря возможности совершенно разнородного вхождения и погружения в «реальный мир», которое может быть дано вместе с этой наглядной предметной актуализацией. Наше схематическое изложение того, что представляемый репрезентант в самом переживании функционирует только как репрезентант, а «действительный» предмет, служащий целью, оставлен «где-то там позади», в недостижимой напрямую для созерцания дали, – все это в полном виде встречается только в особом случае данной в сознании «образной» актуализации некоторой предметности.
В большинстве случаев, по-моему, дело обстоит таким образом, что я, находясь в состоянии переживания представления, полагаю, что умственный взор в известной мере напрямую входит в подразумеваемую «действительную» предметную сферу; только сознательная рефлексия в отношении того, что здесь действительно имеет место, позволяет обнаружить «всего лишь» репрезентативную функцию наглядного настоящего. Но тем самым, разумеется, этот случай, по существу, отличается от случая, рассматриваемого в тексте ниже в качестве второго типа представлений, когда мой взгляд фактически достигает самого действительного предмета, правда, и здесь все еще в виде представления; и все же в первом типе представлений речь идет в известной степени всего лишь о заблуждении переживания.
Имеется, далее, также ряд примечательных переходных ступеней от первого типа представлений ко второму, которые сами по себе и для себя заслуживали бы рассмотрения. Для нас же важно, в первую очередь, по возможности ясно охарактеризовать второй тип представлений, даже если всегда есть возможность перейти к нему от первого типа.
Если такое сознание действительности полностью отсутствует, то переживание имеет игровой характер: я коротаю время за таким способом представления, хотя точно знаю, что в нем на самом деле не схватывается ничего действительного. С другой стороны, сознание действительности, переплетенное с усмотрением протекающего вовне процесса, может быть столь сильным, что я с полной уверенностью могу ожидать появления моего знакомого именно в этот момент.
Но пока мы оставляем в стороне возможность сосуществующего сознания действительности, хотя, в конце концов, придем к нему, и обращаемся только к этому моменту «словно бы видения».
Вышерассмотренный тип одного из возможных видов представления, в основном, характеризуется, 1. моментом «скрытой наглядности» и, 2. тем, что наглядно данный предмет представления, хотя и является «где-то там вовне», но все же не укоренен там в собственном смысле, в отличие, например, от переживаемых в качестве укорененных там воспринимаемых предметов.
Первый момент – «скрытая наглядность» – характеризует и этот второй тип. И не случайно: если вообще необходимо как-либо говорить о «голом представлении» в его глубинной сущностной противоположности восприятию, то этот момент должен присутствовать как сущностно сопряженный со своеобразной природой «голого представления». Где нечто дано со «скрытной наглядностью», там исключено именно то «несокрытое самопроявление» этого предмета, какое характерно для восприятия. Но только это «несокрытое самопроявление» или, как мы назовем его позднее, «самоизъявление» дает нам в естественной установке непосредственное наглядное ручательство за факт самого наличного бытия и фактического так-бытия предмета. Ни одно представление какого бы то ни было вида не может заменить нам этот момент, и это дает нам право отделить сферу восприятия от сферы представления (последнюю, в частности, как сферу «голого представления») по возможности отчетливо.
Но как тогда обстоит дело в случае этого второго типа представлений со вторым указанным нами моментом? Чтобы отчетливо увидеть это, следует еще раз вернуться к первому типу представления и здесь также рассмотреть случай, когда речь идет о «только воображаемом» предмете. Представим себе какой-нибудь фантастический образ, порожденный и сформированный мгновенным порывом воображения. Здесь, конечно, и речи нет о какой-либо репрезентативной функции непосредственно наглядно актуальной предметности; то, на что нацелено представление, целиком и полностью заключено в наглядном содержании.
Но в то же время актуально наглядный предмет сам для меня не «реален», а только «воображаем»; он – воспользуемся метким выражением Липпса – «существует только по моей милости»; его существование является относительным по отношению к моему уму, который его воображает. (Вскоре выяснится, что указанное здесь фактическое обстоятельство не является, как можно было бы подумать, совершенно само собой разумеющимся основанием того первого обстоятельства, а именно – нехватки репрезентативной функции).
В-третьих, опять же следует обратить внимание на особенность «способа явления», столь же характерную для такого воображаемого предмета (или, скорее, характерной именно в случае первого типа представлений), как и для вышерассмотренного образного представляемого репрезентанта. Выше мы говорили, что такой представляемый предмет «парит где-то там вовне», но не «укоренен» там «собственным» образом, что имеет место в случае воспринимаемых предметов. Здесь мы должны теперь добавить (и в случае такого воображаемого образа это видно особенно хорошо, так как здесь отсутствует какое бы то ни было усложнение в виде отношения к «реальному» или же какому-нибудь другому миру), что действительно «мысленно представляемый» предмет по наглядному способу явления, «в сущности», не имеет ничего общего с «действительным пространством», пространством воспринимаемых предметов. Это выражение – «он парит где-то там вовне» совершенно не подходит, и то, на что оно указывает, разумеется, совершенно несопоставимо с фактическим обстоятельством, подобным тому, когда, например, какая-то птица парит где-то там вовне, пусть даже это «парение птицы» есть нечто неясное и далекое. И все же такой способ выражения имеет некоторое феноменологическое основание, какого нельзя упускать из виду: ум действительно имеет в акте представления чего-то воображаемого (по крайней мере, в случае представления «физической предметности») направление «вовне», или имеет его в большинстве случаев. Но мне кажется, что это направление – когда оно только выбирается – является «случайным», прежде всего, постольку, поскольку ум в известной мере нуждается в «пространстве» для наглядной актуализации такой предметности и поскольку это «вовне» действительного мира дает только случайно представившийся и все же благоприятный «подходящий случай» для наглядного развертывания представляемых предметов. [148] Таким образом, даже в случае с этим типом представлений – по крайней мере, в некоторых случаях – в этом отношении можно рассматривать «внешний мир» как «место расположения» предметов представления.
148
Следует, впрочем, обратить внимание на другие своеобразные «повороты», которые ум иногда способен совершать в актуализирующем усилии созерцания; так, например, когда внешний мир слишком настойчиво мешает и напирает, а просто закрыть глаза недостаточно, то ум как бы «прячется в себе самом», чтобы иметь возможность переживать свои видения в полном покое. Все эти вещи заслуживают специального исследования.
Но только в этом отношении. Ибо это не имеет ничего общего с особым содержанием представления, в «область» «пространственной действительности» которого помещается представляемая предметность, – неважно, уставился ли я при этом в пол, или смотрю вдаль или куда-нибудь еще. Эта область вообще не фиксируема каким-либо однозначным образом; и это потому, что такого рода воображаемый или образно представляемый предмет не полагается и не может полагаться собственно «в» реальное пространство (вскоре мы, однако, увидим, что может иметь место фактическое помещение воображаемого предмета в пространственную действительность; но в этом случае и феномен в целом выглядит совершенно иначе); ибо такой представляемый предмет неотделим от собственной сферы, а именно от мира ума, словно бы «выталкиваемого» или «продвигаемого» во внешний мир. На линии, ведущей от ума к представляемому предмету, здесь отсутствует какой бы то ни было «разрыв» такого рода, как это, по существу, имеет место между воспринимающим умом и воспринимаемыми предметами: сколь близко н, и подходил бы воспринимающий ум к предметам «внешнего мира», сколь бы плотно он их ни охватывал, сферу ума и сферу «внешнемирных реалий» невозможно соединить «гомогенной» связью.
Но ведь достигнутое понимание в то же время обнаруживает, что, с другой стороны, воображаемый предмет, поскольку он остается «заключенным» в сфере ума, поскольку он посредством акта специфического типа не отделяется от ума и не полагается вовне, в «другой мир», то он в таком случае не может одновременно занимать какого-либо подлинного места в реальном пространственном мире. Соответствующая часть «феноменального мира» или «мира представлений» и реальный внешний мир могут пересекаться лишь неким трудноописуемым образом. Конечно, «протяженность» реального пространства может даже служить сфере воображения в качестве поля развертывания, но они никогда не могут по-настоящему соприкоснуться друг с другом; они состоят и будут состоять – если можно так выразиться – из совершенно гетерономной материи.