Антология реалистической феноменологии
Шрифт:
При этом особенно плодотворным оказывается вопрос о том, что относительно в своем наличном бытии к живому существу вообще, соответственно, к какой-либо вещи, которая есть носитель сущности «живое движение» и «живая форма» (плотскость). Царство таких предметов – а у нас есть достаточные основания считать таковыми весь мир предметов механической физики и строгой ассоциативной психологии – может, несмотря на это, быть совершенно независимым от существования человека и его фактической организации. Ведь поскольку сама «жизнь» – не эмпирическое понятие, но усматриваемая сущность, усмотрение которой в определенных предметах только и заставляет нас причислять их к царству организмов, которые поэтому a priori подчинены материальным сущностным взаимосвязям этой области бытия, постольку царство таких предметов может вообще быть независимым от существования всех земных и определенным образом организованных существ. Идеальное содержание этого мира предметов, как и завершенная наука такого рода, могли бы наличествовать совершенно независимо от нашей чувственной организации и быть принципиально переводимыми на все возможные языки чувственной организации – и все же весь этот мир предметов отнюдь не был бы абсолютным бытием, не был бы и относительным в своем наличном бытии к какому-то чистому трансцендентальному рассудку в смысле Канта, но был бы относителен к некой возможной жизни вообще. Весь этот «мир» исчез бы не только под взглядом Бога, но уже под взглядом конечного носителя познания, чья плоть была бы полностью редуцирована.
Этому определению слоев относительности наличного бытия в направлении ее увеличения не положена, в принципе, никакая определенная граница. Так, мы можем выделить
205
Ср. «Формализм в этике и материальная этика ценностей».
Ясно, что эта относительность предметов не имеет ничего общего с тем, что обычно называется «субъективным», а ее исследование – с психологией. Однако последовательность ступеней относительности наличного бытия существует и для предметов внутреннего мира и наблюдения за Я, а также для предметов переживания самого себя и чужого – точно также, как она существует и для предметов внешнего мира и религиозных предметов. (Например, действительное чувство и иллюзорное или галлюцинаторное чувство, воображаемая боль и действительная боль.) Психолог точно также зависит от структуры переживания внутреннего мира, которая свойственна его культурной эпохе, как естествоиспытатель – от аналогичной структуры переживания мира внешнего. Ассоциативная психология XVII и XVIII веков, как и господство механистической метафизики природы суть следствия феноменологически весьма точно фиксируемой структуры переживания мира в эту эпоху, которой соответствует и механически-индивидуалистическое понимание общества и истории этого времени, а также та форма, которую обнаруживает мир религиозных предметов в переживании деистов.
Таким образом, важно, что при построении дисциплины, изучающей структуру относительности наличного бытия предметов, относительность к человеческой организации отнюдь не играет какой-то особой роли, а образует лишь один частный момент. Очевидно, что особенно абсурдным оказывается то учение, которое (как, например, всякий агностицизм, в том числе кантовское учение о «вещи в себе» и формах человеческого созерцания, соответственно, – основывающееся на нем разделение видимости – явления – материи – вещи в себе) ограничивает область познаваемого только предметами, относительными к человеческой организации или же к так называемому трансцендентальному рассудку. От абсолютного предмета, вполне познаваемого в соответствии с его сущностью (здесь мы оставим в стороне вопрос, насколько адекватно познание абсолютных предметов) до предмета галлюцинации простирается обширная иерархия ступеней относительности наличного бытия предметов, которые принадлежат всем материальным предметным областям и разделены различными дистанциями. В этом смысле нет вообще никаких так называемых «границ познания», есть лишь границы познания, которые относительны к определенному виду познания и к определенному множеству носителей актов – причем как предпосылка всегда фигурирует возможность феноменологического раскрытия этого вида познания как такового, а также некое познание, «относительное» уже не в том же самом смысле и не на той же ступени, то есть в конечном счете – абсолютное познание сущностей, конститутивных для носителей актов.
Таким образом, единственное, что «относительно» в строгом смысле этого слова – это не познание, но наличное бытие его предметов и границы познания. Они, а не познание действительно более или менее относительны. Так, безусловно существуют «границы» естественного мировоззрения человека – по его «содержанию». Его предметы, которые мы обозначаем как «окружающий мир» (среду) человека, не содержат, например, никаких лучен, с которыми нас знакомит физика. Поэтому нельзя считать особое содержание этого естественного предметного мира той данностью, которую должна учитывать наука. И «факты» науки – а не только ее «вещи», атомы, ионы, электроны и константы, силы и законы – не содержатся в фактах естественного мировоззрения и их невозможно «абстрагировать» от последних, как это воображал старый эмпиризм. Все это – различные, каждый раз новые «положения вещей», выбор которых из всей совокупности чистых или феноменологических фактов, редуцированных до уровня «положения вещей», происходит по определенным, свойственным соответствующей науке принципам селекции. Эти принципы, конечно, никогда не определяют содержания этих «положений вещей», но, как внутренние законы «наблюдателя», определяют, какие из этих положений вещей становятся фактами той или иной науки; например, какие из относящихся к цветам положений дел становятся фактами физики цветов, какие – фактами физиологии цветов, какие – фактами психологии цветов, а какие фактами истории восприятия цветов. При этом нигде и никогда наука не исходит из, так называемого «ощущения» и не ищет для него причин, но всегда исходит из положения вещей. Ощущения при этом – лишь один из подлежащих научному объяснению фактов. И в столь же малой степени она исходит – как это утверждал старый эмпиризм – из содержания окружающего мира, который, напротив, для биологии целиком и полностью становится «проблемой» и declarandum. Уже потому, что вполне можно объяснить, почему, например, как раз эту вещь оптического восприятия на небе со всеми ее особенными свойствами мы видим как солнце, уже потому ни одно «свойство» этой естественной вещи не может рассматриваться как факт, с помощью которого наука могла бы проводить объяснение, используя его как что-то данное. Наоборот, этот факт она тоже объясняет – причем не иначе, чем она объясняет, например, радугу.
Если бы представители Марбургской школы имели в виду именно это, когда они отвергали содержание естественного мировоззрения, а вместе с ним – и единицы естественного языка (особенности которого, опять-таки, объясняет историческая филология) в качестве резервуара «фактов» науки, то они могли бы быть уверены в моем согласии. Но не зная того, что по ту сторону фактов естественного мировоззрения и фактов, соотносящихся к определенным наукам, есть еще одна сфера чистых фактов, которые в себе образуют хорошо упорядоченную область – а отнюдь не «хаос» или «ощущения» – и по отношению к которым как естественные факты, так и научные факты должны считаться результатом селекции, они полагают, что научный факт «продуцируется» только в ходе исследования как задача, как подлежащее определению «Х», что он есть «конечный пункт» исследования и что все его содержание зависит от функции наполнения, которую для поставленных проблем и вопросов выполняет как бы некий нерасчлененный «хаос». При этом сам источник проблем, конечно, совершенно непостижим – но научный логос являет себя облеченным достоинствами Бога-творца, а принципы и категории, в соответствии с которыми происходит определение «неопределенного», наделение существованием и его «полагание» (ведь вместе с «определенностью» оно лишено и существования), сами не имеют для себя никакого иного оправдания, кроме того, что в ходе редукции они могут быть обнаружены как «предпосылки» или даже как «основоположения» соответствующей науки.
При этом все такого рода рассуждения оставляют без внимания то, что те формы и «структуры», которые, будучи независимыми от мышления в смысле суждения и от предметов и принципов чистой логики, будучи совершенно случайными по отношению к ним, относятся к предметной области естественного мировоззрения, в то же время входят и в мир предметов науки, при этом даже в малой степени не раскрывая своей сущности. Вещь, действие, сила, причинность, действительное-недействительное, пространство и время, смысловая форма слов естественного языка (которая может остаться той же самой при изменении определяющего значение содержания, например, солнце на небе и астрономическое солнце), которые упорядочивают содержание естественного созерцания, т. е. окружающий мир (например, живое-мертвое), – все это полностью сохраняется. Эти формы и структуры наука уже никогда не сможет объяснить. То, что она «объясняет», – это только особое содержание человеческой сферы, в противоположность, например, особому содержанию среды различных видов животных, – но никогда не структура среды вообще, которая относительна как раз не к чистому мышлению и чистому созерцанию, но к живому существу. Атом – это точно такая же «телесная вещь», как и этот стул, и состоит из точно таких же слоев: визуальная вещь, осязаемая вещь, материальность, обособленность, пространственность, временность – совершенно независимо от того, позволяют ли нам ощущать это пороги наших чувств. Он – телесная вещь, а не понятие. Ощущение, о котором психолог и физиолог говорят, что оно обладает интенсивностью и качеством, есть подлинная вещь со свойствами, каким бы гипотетическим ни было предположение о его существовании; и предмет самого тонкого понятия силы в науке содержит в себе тот же самый феномен действия, с которым я встречаюсь в естественном миросозерцании, когда наблюдаю водопад, который ударяется о скалы. Никакое «определение», никакая дефиниция понятия, никакое различение между «гипотетически данным» и «наблюдаемым» никак не устраняют тождества структуры и конститутивного строения обоих видов предметов. И это тождество никогда не сможет быть снято в логике и математике. Науки о реальном остаются сущностно отделенными от наук об идеях.
Кроме того, естественное созерцание идеальных предметов (величин, непрерывностей, чисел, пространственных фигур) и наука о них, позитивная математика – которая полностью отлична от философии математики, т. е. учения о сущности числа, множества, группы, величины – не только познают одни и те же предметы, но, кроме того, естественное созерцание следует и тем же самым сущностным взаимосвязям и законам фундирования данности, что и научное созерцание – хотя математика и превосходит естественное созерцание в определенности и объеме. И все же предметы, рассмотренные с точки зрения чистой логики, случайны. Аналогично, существуют строгие законы, которые основываются на сущности «знака» и символической функции вообще и которые в естественных языках выполняются с тем же успехом, что и в покоящихся на конвенции терминологиях ученых, – и которые не «объясняет» никакая психология.
Таким образом, различие предметных миров естественного и научного взгляда на мир – не в этих формах и структурах, но только в содержании и в ступени относительного наличного бытия тех и других предметов. Предметы естественного мировоззрения относительны в своем наличном бытии к человеческой организации – согласно чистому феноменологическому содержанию этих предметов. В этом узость и ограниченность этого «мировоззрения», которое само, в свою очередь, задает рамку для того, что структуры переживания мужчины и женщины, рас, культурных единств различных эпох вписывают в предметы еще более высоких ступеней относительности. Однако естественное мировоззрение бесконечно богаче, чем наука, «полнотой» содержания каждого предмета такой относительности и соответствующей ей «адекватностью» познания. В то же время по своей сущности оно есть мировоззрение человеческого «сообщества», которое мы определяем как такую группу людей, взаимопонимание которых строится – независимо от наблюдения их тел [K"orper], движения и свойств последних, и без опосредования заключениями из наблюдаемого таким образом – на простом восприятии единиц выражения выразительных проявлений их живых тел и на фундированном в нем сопостижении [Mitmeinen] выражаемых в этих проявлениях положений вещей. Всякая искусственная терминология и все конвенции сущностно предполагают это «понимание» и само существование группы как сообщества. Естественный язык при этом – самый важный вид этого естественного выражения, а его слова и синтаксис суть его единицы и структура. В противоположность этому научное рассмотрение мира направлено на предметы, которые не относительны к организации вида homo, но, будучи соотносительными со всеми возможными живыми организациями и с их различиями, могут считаться «абсолютными» предметами. Поэтому их наличное бытие и их свойства независимы от особой чувственной и двигательной организации человека, а их воздействие на человеческое тело, которое строго следует тем же самым законам, что и воздействие на все иные тела, не действует в качестве стимула ощущения и возможной интенции движения человека в его целостности. Именно поэтому те же самые предметы воздействуют по тем же самым законам не только друг на друга, но и на тела живых существ любых других организаций – обладающих, тем не менее, разнообразными системами ощущений и двигательных актов, связанных, в свою очередь, с различными видами стимулов, их вызывающих. Ведь опираясь на формальные и структурные принципы естественного мировоззрения и на чистую логику и математику, эти предметы, в принципе, можно получить, исходя из любого организма и особого устройства его органов чувств и двигательной системы; они, так сказать, переводимы на языки всех чувств. В принципе мы в состоянии изучить солнце и планеты, даже если небо постоянно закрыто облаками. И поскольку мы сегодня знаем множество сверх– и дочувственных органов реальностей, воздействие которых на нас не переходит порога чувствительности наших ощущений, и даже основываем механику на учении о том, что вообще не может перейти этот порог, а именно, на учении об электричестве, то ясно, что те предметы физики, которые в своем воздействии на нас переходят порог нашей чувствительности, мы могли бы в принципе познать и в том случае, если бы их воздействие случайно его не переходило. Однако все это ни в малейшей степени не исключает того, что вся эта предметная область в своем наличном бытии целиком и полностью относительна к плоти и жизни, к ощущению, чувственности и жизненному движению вообще. Но поскольку эти понятия – суть понятия подлинных сущностей, как это показывает феноменология, а не эмпирические абстракции, исходящие из земных организмов, то и наличное бытие всего физического и химического мира не связано необходимым образом с наличным бытием этого мира земных организмов. И тем не менее, оно остается связанным с наличным бытием предметов, причастных сущности «жизнь».
Все это определяет широту и неограниченность научного мировоззрения. Наука освобождает нас от ограничений окружающего мира человека. Но, с другой стороны, научная картина мира остается далеко позади в плане адекватности познания и соответствующей ей «полноты» содержания предметов. Она в той же мере становится чисто символической, в какой она преодолевает эту узость, эту относительность предметов к специфически человеческой организации.
Следует четко уяснить себе: адекватность и неадекватность познания есть та мера познания, которая совершенно независима, с одной стороны, от ступени относительности предметов познания, с другой стороны, от истинности и ложности выносимых о предметах суждений, как и от «правильности» этих суждений в смысле чистой или так называемой «формальной» логики. Одна граница адекватности любого полагающего акта и соответствующей ей полноты предмета – это его самоданность. Это в равной мере относится и ко всем актам с образным содержанием и с содержанием-значением; ведь последние акты тоже не чисто сигнификативны, но способны к исполнению в безобразном, так называемом «ненаглядном» значении. Другая граница – это абсолютная неадекватность лишь полагающего акта, в котором предмет присутствует как «только полагаемый», только как соответствующее наполнение знака или символа. Между ними – все возможные степени адекватности. И хотя определение какой-либо меры такой адекватности возможно только через сравнение нескольких актов, в которых одни и те же предметы даны с различными степенями полноты, тем не менее каждому акту изначально присуща определенная адекватность и определенная полнота.