Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

Со мной, хотя удаль иссякла, а розы по-прежнему свежи, еще приключается всякое, хотя уже реже и реже. До поры, что востребую их, воплощая в достойных словах, много мыслей и шуток моих содержу я в чужих головах. Все дружно и России воздели глаза и в Божье поверили чудо, и пылко целует теперь образа повсюдный

вчерашний Иуда. Полистал я его откровения и подумал, захлопнув обложку, что в источник его вдохновения музы бросили дохлую кошку. Я щедро тешил плоть, но дух был верен чести; храни его. Господь, в сухом и теплом месте. Вчера ходил на пир к знакомым; их дом уютен, как кровать; но трудно долго почивать, когда не спится насекомым. Господь, услышав жалобы мои, подумал, как избыть мою беду, и стали петь о страсти соловьи в осеннем неприкаянном саду. Чисто чувственно мной замечено, как незримо для наблюдения к нам является в сумрак вечера муза легкого поведения. И жизнь моя не в тупике, и дух еще отзывчив к чувству, пока стакан держу в руке, а вилкой трогаю капусту. Вся наша склонность к оптимизму — от неспособности представить, какого рода завтра клизму судьба решила нам поставить. У писательского круга — вековечные привычки: все цитируют друг друга, не используя кавычки. Я жизнь мою прошел пешком, и был карман мой пуст, но метил я в пути стишком любой дорожный куст. Блажен, кто истов и суров, творя свою бурду, кто издает могучий рев на холостом ходу. Евреи всходят там, где их не сеяли, цветут и колосятся где не просят, растут из непосаженного семени и всюду безобразно плодоносят. Когда по пьянке все двоится, опасно дальше наливать, и может лишняя девица легко проникнуть на кровать. Мир хотя загадок полон, есть ключи для всех дверей; если в ком сомненья, кто он, то, конечно, он еврей. Несложен мой актерский норов: ловя из зала волны смеха, я торжествую, как Суворов, когда он с Альп на жопе съехал. Виновен в этом или космос, или научный беспредел: несовращеннолетний возраст весьма у дев помолодел. Молчу, скрываюсь и таю, чтоб даже искрой откровения не вызвать пенную струю из брюк общественного мнения. Я к вам бы, милая, приник со страстью неумышленной, но вы, мне кажется, — родник воды весьма промышленной. Дожрав до крошки, хрюкнув сыто и перейдя в режим лежания, свинья всегда бранит корыто за бездуховность содержания. Где все сидят, ругая власть, а после спят от утомления, никак не может не упасть доход на тушу населения. Однажды фуфло полюбило туфту с роскошной и пышной фигурой, фуфло повалило туфту на тахту и занялось пылкой халтурой. Зачем печалиться напрасно, словами горестно шурша? У толстых тоже очень часто бывает тонкая душа. Не видел я нигде в печати, но это знают все студенты: про непорочное зачатие миф сочинили импотенты. Думаю об этом без конца, наглый неотесанный ублюдок: если мы — подобие Творца, то у Бога должен быть желудок. В годы, что прослыли беззаботными (время только начало свой бег), ангелы потрахались с животными — вышел первобытный человек. Уже давно мы не атлеты, и плоть полнеет оголтело, теперь некрупные предметы я ловко прячу в складках тела. Держусь ничуть не победительно, весьма беспафосно звучу, меня при встрече снисходительно ублюдки треплют по плечу. В немыслимом количестве томов мусолится одна и та же шутка — что связано брожение умов с бурчанием народного желудка. Моя пожизненная аура перед утечкой из пространства в неделю похорон и траура пронижет воздух духом пьянства.