Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

Потоки слов терзают ухо, как эскадрилья злобных мух: беда, что недоросли духа так обожают мыслить вслух. Везде, где можно стать бойцом, везде, где бесятся народы, еврей с обрезанным концом идет в крестовые походы. Не по воле несчастного случая, а по времени — чаша выпита — нас постигла беда неминучая: лебедой

поросло наше либидо. Весна — это любовный аромат и страсти необузданный разлив; мужчина в большинстве своем женат, поэтому поспешлив и пуглив. Споры о зерне в литературе — горы словобудной чепухи, ибо из семян ума и дури равные восходят лопухи. Переживет наш мир беспечный любой кошмар как чепуху, пока огонь пылает вечный у человечества в паху. С тоской копаясь в тексте сраном, его судить самодержавен, я многим жалким графоманам бывал сиятельный Державин. Наш разум тесно связан с телом, и в том немало есть печали; про то, что раньше ночью делал, теперь я думаю ночами. В устоях жизни твердокамен, семью и дом любя взахлеб, мужик хотя и моногамен, однако жуткий полиеб. Неволю ощущая, словно плен, я полностью растратил пыл удалый, и общества свободного я член, теперь уже потрепанный и вялый. Пришли ко мне, покой нарушив, раздумий тягостные муки: а вдруг по смерти наши души на небе мрут от смертной скуки? В зоопарке под вопли детей укрепилось мое убеждение, что мартышки глядят на людей, обсуждая свое вырождение. А то, что в среду я отверг, неся гневливую невнятицу, то с радостью приму в четверг, чтобы жалеть об этом в пятницу. Что я люблю? Курить, лежать, в туманных нежиться томлениях и вяло мыслями бежать во всех возможных направлениях. Бывают лампы в сотни ватт, но свет их резок и увечен, а кто слегка мудаковат — порой на редкость человечен. Не только от нервов и стужи болезни и хворости множатся: здоровье становится хуже, когда о здоровье тревожатся. Ворует власть, ворует челядь. вор любит вора укорять: в Россию можно смело верить, но ей опасно доверять. Чтобы душа была чиста. жить не греша совсем не глупо, но жизнь становится пуста. как детектив, где нету трупа. Судить подробней не берусь, но стало мне теперь видней: евреи так поили Русь, что сами спились вместе с ней. Я рад, что вновь сижу с тобой, сейчас бутылку мы откроем, мы объявили пьянству бой, но надо выпить перед боем. Везде на красочных обложках и между них в кипящем шелесте стоят — идут на стройных ножках большие клумбы пышной прелести. Есть в ощущениях обман и есть обида в том обмане: совсем не деньги жгут карман, а их отсутствие в кармане. Вновь меня знакомые сейчас будут наставлять, кормя котлетами: счастье, что Творец не слышит нас — мы б Его затрахали советами. Эпоха лжи, кошмаров и увечий издохла, захлебнувшись в наших стонах, божественные звуки русской речи слышны теперь во всех земных притонах. До славной мысли неслучайной добрел я вдруг дорогой плавной: у мужика без жизни тайной нет полноценной жизни явной. На высокие наши стремления, на душевные наши нюансы, на туманные духа томления — очень грубо влияют финансы. Стали бабы страшной силой, полон дела женский треп, а мужик — пустой и хилый, дармоед и дармоеб. Еще родить нехитрую идею могу после стакана или кружки, но мысли в голове уже редеют, как волос на макушке у старушки. О нем не скажешь ничего — ни лести, ни хулы; ума палата у него, но засраны углы. В неполном зале — горький смех во мне журчит без осуждения: мне, словно шлюхе, жалко всех, кто не получит наслаждения.