Антология сатиры и юмора России XX века. Том 35. Аркадий Хайт
Шрифт:
— Циалочка, а где Света?
Она, полные глаза слез, говорит:
— Ей папа не разрешает со мной играть.
Я поворачиваюсь и иду в соседний подъезд к этому папе. Боже мой, вы бы его видели: маленький, плешивый, носик пуговкой — плюнуть некуда. Но я держусь. Говорю:
— Слушайте, Петр Иваныч, что случилось?
— Ничего. Просто я не хочу, чтобы моя дочь дружила с еврейкой.
— Во-первых, да будет вам известно, Циалочка — не еврейка.
— Кто? Она?! Да вон у нее какой нос! За километр видно.
—
Словом, я ему сказала все, что я думаю. И про него, и про жену, и про всех родственников до седьмого колена. Когда я уже открываю рот, его не может закрыть даже милиция.
В общем, я хорошо разрядилась. А потом весь вечер пила валидол и думала: ну и чего ты добилась? Сказала мерзавцу, что он мерзавец. А как ты объяснишь своей девочке, что в дружбе главное не душа, не сердце, а величина носа? И чем больше нос, тем больше цорес.
Но, слава богу, дети быстро забывают обиды. Пару недель прошло, и Циалочка успокоилась. Но тут новое несчастье. То есть началось все хорошо. У моего Тарасика оказался чудный голос. Такой нежный, как у ангела. Откуда — не знаю, но точно, что не от меня. И хоровой ансамбль, где он поет, выдвинул его на международный конкурс.
На отборочный тур я его одела, помыла, причесала — ну, как игрушка. В добрый час! К вечеру он возвращается мрачнее тучи и говорит:
— Я туда больше не пойду.
— Почему? Кто тебя обидел?
Молчит, ни слова. Как камень. Всю ночь мы оба не спали. Он вздыхает, я вздыхаю. Утром я уже не выдержала, села в троллейбус и поехала в это жюри. Нахожу председателя.
— Здравствуйте, я мама Тараса Рубинштейна. Что случилось?
Он мнется, жмется, наконец, говорит:
— Понимаете, ваш сын приготовил не тот репертуар.
Что же?
Он выбрал песню «А идише мама».
Что вы говорите? Я даже не знала. Ну, так что, разве это плохая песня?
— Дело не в том. Понимаете, он представляет нашу страну. И в этом случае песня на еврейском языке звучит как-то странно…
— Да-да. я понимаю… А если бы он пел про украинскую маму?
Ну, это уже лучше.
Значит, про ту маму, что его бросила, он может петь, а про ту маму, которая в нем души не чает, — нельзя?
— Да нет, вы поймите…
Я уже всё поняла. Знаете что? Пойте уже сами. У вас есть прекрасный репертуар: «Если в кране нет воды, значит, выпили жиды!»
Вот я вам это рассказываю, а сама не понимаю, как мне жить? Я знаю только одно: мне очень жалко моих детей. Ну ладно, мы евреи, и за это всю жизнь страдаем, хотя я тоже не понимаю, за что? Но ведь они даже не евреи. За что они должны кушать этот компот?
Я иногда думаю: может, мне их увезти в Израиль?.. Ведь они записаны на мое имя. Но могу ли я решать их судьбу? И что они скажут,
— Тетя Фира, зачем вы нас увезли в еврейскую страну? Ведь мы вовсе не евреи.
А не увезешь, они потом могут сказать:
Мама, что же ты наделала? Ведь мы могли жить в прекрасной еврейской стране.
Просто голова раскалывается. Может, я не имела права брать этих детей? На что я рассчитывала? Я ведь не первый день живу… Но что сделано, то сделано. Я сама себе выбрала эту должность: еврейская мама. А мама это больше, чём Гёрой Советского Союза. Потому что героем надо быть один раз, а мамой — всю жизнь.
Каждый день я молюсь Богу за своих детей. Наверное, такой молитвы нет, но я думаю, что Бог все равно меня услышит и поймет:
— Господи! Сделай так, чтоб мои дети не знали горя! Я уже старая, я не доживу. Но пусть, когда они вырастут, они не смогут понять даже через переводчика, что значит армяшка и кацап, чурка и хохол. И что такое жидовская морда, которую у нас из приличия называют лицом еврейской национальности.
Театральный разъезд
(из программы гастролей по Соединенным Штатам Америки)
(После концерта…)
I
Вот встретились две подруги, причем одну из них явно переполняет чувство гордости:
— Ну, что скажете? Здорово, а? Сразу видно нашего одесского мальчика!
— Почему одесского? С чего вы взяли?
— Но как же! Он еще был капитаном одесского КВН!
— Ничего подобного! То был другой Хайт.
— Что вы мне говорите! Он еще писал хохмы для одесской оперетты.
— Ничего подобного! Он вообще москвич. Вот «Ну, погоди!» это он писал.
— Да? Это вы точно знаете?
— Абсолютно.
— Tак знаете, что я скажу? Он таки больше похож на Волка, чем на одессита.
II
А вот явно супружеская пара. Он несколько мрачноват, зато она оживлена сверх меры.
— Ну как тебе? — осторожно спрашивает она.
Ничего. Знаешь, вполне на уровне.
— Видишь, а не хотел идти. Еле уговорила.
— Интересно, он с этой программой будет в Чикаго?
— Да, я читала в «Русском слове», что будет.
Надо обязательно твоей маме позвонить. Пусть тоже сходит.
Правильно! Молодец! Как это ты о ней подумал?
— А почему нет? Почему я один должен быть фраером? Пусть она тоже заплатит деньги и послушает эту чушь!
III
Следующая пара. Две пожилые женщины о чем-то очень горячо спорят:
— Нет, вы мне объясните: почему он всё время читает по бумажке? Он что, Брежнев?
— При чем тут Брежнев?
— При том, что тот тоже все время читал.