Антология сатиры и юмора России XX века. Том 35. Аркадий Хайт
Шрифт:
Между прочим, вы никогда не задумывались?.. Вот английский язык. Его у нас семь лет в школе учат, пять лет в институте — по-английски никто слова сказать не может. А неприличные слова?.. Их нигде не учат: ни в школе, ни в институте, ни в университете культуры… А ты любого ночью разбуди — он все эти слова тебе сразy и скажет.
Вот вы замечали, что, когда выступают наши руководители, у них всегда такие большие паузы между предложениями. А почему?.. Потому, что они мысленно выбрасывают из речи все матерные слова, которые хотели бы
А вообще, к этому языку у нас очень серьезное, бережное отношение. Я, когда последний раз был в Москве, даже книгу видел: «Сборник ругательств Нечерноземной полосы России». Тираж 100 тысяч экземпляров.
Современная Россия переживает новый языковый период. Если бедного Чацкого шокировала смесь французского с нижегородским, то сейчас стали говорить на смеси английского с блатным. Помню, когда перестройка еще только начиналась, мой отец мне говорил:
— Я не понимаю, чего они там бормочут по телевизору: спонсор, брифинг, дилер? И еще это словечко мне нравится — брокер. Кто это такой — брокер? Какер я знаю, штинкер я знаю, но брокер?.. Или это одно и то же лицо?
И хотя я был моложе моего отца на целое поколение, я тоже не мог понять, почему обычный зачуханный гастроном стал называться «шоп»? А соседка уже не говорила, что ходила за покупками, нет, она говорила: «Я сегодня делала шопинг…»
Представляете?.. В авоське болтается кефир и пачка пельменей, но зато она делала шопинг!
А может, я просто брюзжу, и ничего плохого тут нет?.. Ведь если пенсионер, получающий в пересчете 20 долларов в месяц, приходит туда и видит, что простая шоколадка стоит 2 доллара, то он и должен понимать, что он не в магазине, он — в шопе! И непонятно, как оттуда выбираться.
Когда-то в середине XIX века наш классик Тургенев написал стихотворение в прозе: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины — ты один мне поддержка и опора, о великий и могучий, правдивый и свободный русский язык!»
Остается только надеяться на его жизненную силу и повторять вслед за Веничкой Ерофеевым, автором незабвенной повести «Москва — Петушки»:
— До чего ж могуч наш русский язык! Посылают тебя всего на три буквы, а ты всю жизнь идешь, идешь — и нет этой дороге конца и края!
Еврейские песни периода перестройки»
Это название принадлежит Аркадию Хайту. И родились эти песни действительно в период перестройки, в самом ее начале, когда в Москве на Варшавком шоссе у дома № 71 остановка троллейбуса стала наливаться «Театр «Шалом», когда по всей России стали появляться еврейские организации, газеты, школы… Праздник! Хотелось петь от радости! Но песни были только старые, такие, как «А идише мамэ» или «Тум-балалайка». Хорошие, но старые. А хотелось новых, рожденных новым временем. Для нового еврейского театра и его зрителей.
И Хайт написал их. Веселые и грустные. Простые
Сегодня появляются новые еврейские песни, и этим никого не удивишь, но первым был Аркадий Хайт. Песни имели успех, поэтому полетели по всему свету. Их стали петь в Казани, Оренбурге, на Брайтоне, в Лос-Анджелесе и Израиле. Они стали почти «народными». А у народных песен, как многие ошибочно думают, авторов нет— их сочинил народ. В программе концерта Вахтанга Кикабидзе напротив названия песни «Мои евреи» стояло: «автор неизвестен». Это комплимент автору, которого мы знаем по «Ну, погоди!», «Приключения Кота Леопольда», кинофильму «Паспорт», «Радионяне», пьесам для еврейкого театра, а теперь — и по новым еврейским песням.
Музыка большинства из них написана Ефимом Бурдом, известным эстрадным музыкантом, лауреатом многих джазовых фестивалей. «Молитва» и «Уходит гетто» — Михаилом Глузом, народным артистом России, руководителем шоу-театра «Тум-балалайка», и «Еврейская еда» (спектакль «Моя кошерная леди») — Владимиром Шаинским, которого все знают.
А. Левенбук
МОЛИТВА
Когда весенним долгожданным маем
Мы сядем все за праздничный обед.
Места пустые за столом оставим
Для тех, кого сегодня с нами нет.
Глядят со стен родные лица:
Тот не пришел, а этот не дожил…
Нас не учила бабушка молиться,
Я сам молитву эту сочинил.
Молюсь за своего отца.
Который не увидел нас.
Молюсь за каждого бойца.
Что умирал по сотне раз.
За тех, кто молча шел к печам.
За тех, кто с песней шел на танк,
И за того, кто по ночам
Писал дневник, как Анна Франк.
Гремит салют и веселятся дети.
Оркестр играет в городском саду.
И в эту ночь так ярко звезды светят.
Что забываешь желтую звезду.
Давайте петь и веселиться! —
Не каждый раз бывает день такой!
Но если кто-то хочет помолиться.
Пусть не стесняясь молится со мной.
Молюсь за тех, кто спит в земле.
Молюсь за сверстников моих.
За женщину в глухом селе.
Что прятала детей чужих,
За Бабий Яр, за Сталинград,
За тех, кого не дождались.
За всех, кто не пришел назад.
Чтоб мы сегодня собрались.
УХОДИТ ГЕТТО
В соавторстве с А. Левенбуком
Уходит гетто в облака,
Уходит гетто.
Туда, где больше нет войны
И страха нету…
Туда, где нет ни слез, ни боли.
Ни страданья.
Рука руки едва коснулась
В знак прощанья.
Они прощаются с тобою
И со мною.