Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 51. Марк Розовский
Шрифт:
Четыре цугцванга в одной партии, к примеру, можно было наблюдать недавно в одной игре испанца Ториньо. Это на два цугцванга больше, чем у эквадорца Мариньо. Если эти два мастера сыграют между собой (а матч между ними уже запланирован, ибо оба они вышли в одну восемнадцатую полуфинала), то, может быть, мы увидим шесть цугцвангов в одной партии. Не верится, но — возможно! Ведь и Ториньо, и Мариньо сейчас в отличной форме. Соперники прекрасно знают друг друга, хотя никогда не встречались. Ни разу в жизни Ториньо не сделал ни одной рокировки в длинную сторону! Об этом, конечно, отлично осведомлен Мариньо. С другой стороны,
Что ж! Пусть эти бойцы схлестнутся в рукопашной шахматной схватке, а мастер Пощечин из Нияснеутробинска подождет, пока в этом матче не выяснится его будущий противник.
Он уже в одной восемнадцатой полуфинала и потому пребывает в большом волнении: ведь ему все равно, что Ториньо, что Мариньо, а без победы ему в Верхнеутробинск не перебраться! Без победы ему там новой квартиры не дадут.
Впрочем, у Пощечина сейчас много и других забот. В последнее время мастер почему-то стал попадать в жуткий цейтнот. При проверке выяснилось, что в его шахматные часы был случайно вделан новый токсический счетчик. Дорого обошлась Пощечину игра на высоких скоростях!
Для любителей шахматной статистики сообщаю интимные анкетные данные мастера Пощечина: женат, но детей почему-то нет, любит Достоевского и Аллу Пугачеву… в шахматы играет с пеленок. Еще мама заметила: молоком его не корми, дай только что-нибудь клетчатое. В двухлетнем возрасте Пощечин добивается первого чемпионского звания: в яслях ему не было равных — как по части дебютов, так и по другой части. После каждой проигранной партии приходилось менять горшок. В три года Пощечин начинает давать сеансы одноименной игры в своем детском саду. Теперь уже не он, а его соперники из научно-исследовательских институтов и разных ведомств сидят на горшках и часами обдумывают сложные комбинации. С пяти лет Пощечин начинает побеждать всех шестилетних. В шесть — всех семилетних. В семь — всех восьмилетних… И так до сих пор. Следует учесть, что в настоящий момент Пощечину девятнадцать, а Мариньо и Ториньо — двадцатилетние. Нет ли тут чего-то такого, что говорит само за себя? Но не будем прогнозировать. Земной шар круглый, а доска квадратная. И потому шансы и гонорары у противников равны (по скольку Пощечин будет в случае выигрыша получать поздравления от ЦК профсоюза, а его соперники в случае проигрыша получат по «Мерседесу»).
Так или иначе, шахматные часы вот-вот будут пущены, и мы опять в который раз прочитаем эти или им подобные заметки нашего уважаемого шахматного обозревателя.
1977
Интервью из Италии
В городе Сопрано (Италия) только что закончился международный фестиваль-симпозиум по проблемам «Музыка будущего». В течение недели десятки композиторов и сотни исполнителей выступали перед тысячами слушателей. Звучали мелодии всех континентов Земли. В заключение корреспондент газеты «Вечернее Сопрано» встретился с представителем советской музыкальной культуры композитором Краковским и попросил его ответить на несколько вопросов:
— Как вы оцениваете итоги состоявшегося симпозиума?
— Симпозиум прошел удачно, — ответил гость из Советского Союза. — Я везу на Родину четыре килограмма колбасы.
— А что вы думаете о музыке будущего?
— Вспоминаются мудрые слова поэта: «Лежит в витрине ветчина и прочая антисоветчина». Я думаю, что музыка будущего станет у нас очень популярна, если в магазинах наших сел и городов появится, наконец, что-то по-настоящему антисоветское. Например, сосиски.
— Интересная мысль. А как вы считаете, эта музыка будет мелодична или дисгармонична?.. Сегодня многие специалисты спорят на эту тему…
— Если колбасы будет достаточно, музыка будущего, конечно, будет звучать чрезвычайно мелодично. Если же колбасы не будет, возможны диссонансы.
— Иными словами, вы — противник додекафонии?
— Я сторонник интуитивно-подсознательных подходов к прилавку в свободном творческом самовыражении, коммуникативная связь которого с тем, что мы по ошибке еще называем жизнью, иррационально и репрезентативно программируется в легитимном монизме моего «я» в формах телеологического абсолюта и гносеологии универсума, в просторечии именуемого колбасой варено-копченой. Можно рубленой. Пожалуйста, хоть сто граммов. Желательно порезать.
— Понятно. А как вы работаете?.. Предпочитаете электронные инструменты или традиционный состав оркестра?
— Обычно я пишу дома на холодильнике. Поскольку он пуст, меня ничто не отвлекает. Любовь к большому составу мне не мешает, ибо мой вкус — всеядность.
— Значит ли это, что вы создаете свою великую музыку по слуху?
— Не по слуху, а по нюху. Лучше всего мне работается на рояле, куда моя жена иногда ставит специально для меня несколько кусочков сервелата.
— Испытываете ли вы в этот момент какие-либо видения, и если да, то какие?
— В процессе сочинения порядка и ритма нот я переживаю поистине моцартианские чувства. Сначала мне является «Докторская», затем «Отдельная» за ту же цену… Это — Бетховен… Нечеловеческая музыка! Жизнь представляется мне триумфальным праздником со звуками реквиема в финале. Я заканчиваю работать в момент, когда с неба ко мне по-вагнеровски — музыка сфер! — спускается что-то копченое. Тут уже не до творчества. Не до большого искусства. Тут Пахмутова, Добрынин, Кобзон с Легкоступовой… Тут хочется не столько жить, сколько петь.
— А какова вообще ваша художественная программа?.. Какие принципы в искусстве вы отстаиваете?
— Вообще я реалист. Пусть у меня в доме и в доме моих соотечественников всегда будет ливерная. Черт с вами, можно не резать.
— То есть вы начисто отрицаете духовную пищу?
— Если пищу положить в духовку, она непременно сделается духовной. Но колбасу можно есть и вареную. И сырую. В этом смысле для нас особенно интересен опыт Пуччини, создавшего гениальную «Тоску». За обеденным столом.
— Ваши старые симфонии не устарели, а новые оратории звучат по-новому… В чем секрет вашего неувядающего искусства, вашего поистине удивительного мастерства?
— Я делаю только то, что нужно людям. В прошлом году в Московской консерватории прозвучал мой Концерт для балалайки с оркестром, посвященный очередному съезду. Я добился, чтобы в перерыве буфет торговал бутербродами с колбасой. Мое произведение имело бешеный успех. Многие, кто в тот вечер не попал в консерваторию, просят его повторить.