Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
— Конечно, надеюсь, — ответила она.
— Ну, желаю успеха, — сказал он и приложил руку к козырьку.
— И вам также, — молвила она.
Он медлил. Взял зачем-то карандаш со стола, повертел… Нет, уходит. Ушел!
«Очень я ей нужен, — твердил себе Ковалев, спускаясь по лестнице. — И вообще, нашел время ухаживать!» То, что он услышал от Байрамова, снова напомнило ему битву в тумане. Уразбаев в музее, у чаши… Нет, не случайно!
Между тем штаб время от времени получал вести о Баскове. От перебежчика — голодного, оборванного крестьянина — стало известно, что
В показаниях перебежчика обнаружилась любопытная подробность: на пограничном посту, где заперли русского, служит односельчанин убитого старика — Юсуф. Приехал он только на днях из города, где обучался в какой-то школе у «жвачных», — так прозвал народ иностранных военных за их привычку жевать резинку. Родом Юсуф из какого-то племени, живущего в глубине страны. Юношей этого племени часто вербуют в пограничную стражу.
Так, постепенно, штаб отряда накапливал данные о Баскове, об окружающих его людях. Ковалев с жадностью поглощал каждую новость. Что же будет с Басковым? Как вызволить его? Найдет ли он там друзей?
И вот еще новость, нежданная, огромная: Басков сам подал весть!
На пятую заставу пришел крестьянин из пограничного колхоза и принес записку с той стороны. Он косил у реки, его окликнули два мальчугана, плескавшиеся в заводи, среди скал у того берега, и один швырнул камешек… Так и достигло заставы послание Баскова и в тот же день было переслано в штаб отряда.
Полковник Костенко протянул Ковалеву лоскуток желтой бумаги. Две строки, всего две строки, написанные в спешке, нетвердой рукой, большими буквами.
Кто же такой Харджиев? Что это за помощник, которого должны прислать? Когда? Зачем?
— Сложная задача, — сказал Ковалеву полковник.
Капитан пожал плечами.
— Битва в тумане, — сказал он.
— Что?
— На войне, товарищ полковник. Вспомнилось.
— Басков молодец. Вот вам и неженка!
— Товарищ полковник, — сказал Ковалев. — Попробуем ускорить очную ставку. Он же здоров. Сам утверждает.
— Конечно, конечно. Ох, до чего же тошно спорить с этой публикой! — вздохнул Костенко. — Харджиев… Харджиев… Постойте, я от кого-то слышал… Новоселов упоминал какого-то Харджиева.
— Полковник Новоселов?
— Нехорошо беспокоить его, но…
Он встал, сунул в карман папиросы, снял с вешалки плащ.
«Да, битва в тумане», — думал Ковалев, сидя в машине, под шум дождя, барабанившего над головой. Воспоминание преследовало капитана. Серый туман, обжигаемый вспышками выстрелов, невидимые разрывы мин. Он сам, сержант Ковалев, бегущий в атаку. Падающий в болотную слякоть. Разогревшийся автомат в руках…
Тогда — на войне — было проще. Даже там, в Пинских болотах, в тумане…
Они выехали из города. Шоссе взбиралось на рыжий, выгоревший холм. Внизу
— Приехали, — сказал Костенко негромко.
Они вошли. Ковалев осторожно опустил за собой задвижку. Миновали веселый костер георгинов, потом долго, молча соскребали грязь с подошв.
Открыла женщина — дородная, высокая, в байковом халате и в шлепанцах. Впустила офицеров приветливо, как старых знакомых. Голос у нее был певучий, ласковый.
— Можно, можно, — сказала она. — Как же не можно? Вам всегда можно!
— Как он? — шепнул Костенко.
— Так же, — ответила она с коротким вздохом. — Ваня! — произнесла женщина громко, вводя гостей в горницу. — Ваня! К тебе!
Новоселов — полковник в отставке, бывший начальник отряда — лежал на диване, — седой, со старческим румянцем на щеках, в накрахмаленной, вышитой украинским узором сорочке. Вот уже восемь лет, как он слег, и все, даже он сам, знали: помочь ему нельзя.
— Извини, Иван Степанович, — сказал Костенко. — Коли остался тут с нами у границы, пеняй на себя. Сам виноват. Надоедаем тебе.
Фамильярной грубоватостью он скрывал жалость.
— Садитесь, — глаза больного заблестели. — Ну как, добился ты в округе? Прибавили паек восьмой заставе?
— Ни в какую! — махнул рукой Костенко. — Начпрод новый, Феоктистов, знаешь…
Он выругал начпрода за формализм, потом оба полковника, — в который уж раз при Ковалеве, — посетовали. Ведь пустяка не хватает до нормы высоты, семнадцати метров! Сколько было ходатайств, споров… Нет, не числят заставу высокогорной, не дают горного пайка — и баста!
— Да что ты всё об этом? — спросил Новоселов. — Другие ведь заботы есть. Вижу!
— Заботы всегда есть…
— Как я заболел, так и че-пе у нас не стало! — сказал Новоселов полушутя. — Благодать божья! Курорт да и только… Надо было мне раньше заболеть, а?
«У нас», — отдалось в мозгу Ковалева. Как неизменно сознает он себя пограничником! Ковалеву и хорошо и трудно у постели Новоселова — человека, ставшего образцом мужества и верности боевому знамени. А трудно потому, что приходится обманывать больного. Врачи строго-настрого запретили его волновать. А ведь он имеет право знать всё. Не вернулся на север к родным лесам. Поселился тут, в сухой степи, у своей, кровно своей границы.
— Заботы есть, как им не быть, — с усилием повторил Костенко, — но че-пе особенных нет. Один небольшой вопрос. К твоей богатой памяти хочу обратиться, Иван Степанович. Ты как-то поминал некоего Харджиева.
— Харджиева? — встрепенулся больной. — Как же! Известная личность в свое время… Тебе что, для истории части понадобилось?
— Да, да, — обрадовался Костенко. — Именно для истории, Иван Степанович.
— Двадцать четвертый год, — сказал Новоселов спокойнее. — Налет на нашу заставу. Эх, забываем мы, плохо храним факты… Кто сигналил Сафару-мирзе фонарем с нашей стороны? Харджиев, кто же еще?