Антология советского детектива-46. Компиляция. Книги 1-14
Шрифт:
— Да так, просто для информации.
Быков покосился на Данилова и подумал, что начальник от недосыпа совсем ослабел на голову.
Данилов ехал и думал о странных особенностях любви. Чувства совершенно неуправляемого, прекрасного и жестокого. Вот Климов, чтобы переспать ночь со своей Кирой, готов подставить под бандитский нож трех самых популярных в стране артистов. Он видел фотографию Климова. Большие очки, высокий лоб, волосы расчесаны на косой пробор, мягкие, бесформенные губы, безвольный подбородок. Лицо приятное, интересное даже, но совсем не мужское.
Климов
Дачу эту он купил перед войной. Деньгами помог Кирин дядя. Электричества в ней не было, зато телефон проведен. Дом был недостроенным. Комната на втором этаже большая, метров тридцать, столовая на первом. Кире особенно нравилась столовая, в ней она могла собрать много гостей.
Климов налил портвейна в стакан, закурил папиросу и заметался по комнате.
— Позвони, — просил он вслух, — ну позвони, пожалуйста. Ну что тебе стоит. Позвони.
Он ходил по комнате, повторял как заклинание слово «позвони».
Он любил Киру. Сильно, безумно. Чувство это атрофировало в нем все остальное: разум, нравственность, гордость.
Они познакомились в тридцать восьмом в курзале в Пятигорске. Роман их был стремительным в искрометным. Там же, в Пятигорске, они пошли в загс. Потом для Климова началась страшная жизнь. Кабаки, компании молодых мужчин, Кирины исчезновения на неделю, а то и больше.
Другой бы на его месте набил ей морду, развелся и жил себе в свое удовольствие. Но он не мог. Каждая близость с ней была для него прекрасна, мучительна и терпка. У него до нее были женщины, но ни с одной он не чувствовал себя так полно и самозабвенно.
Кира жила в нем как болезнь. Нужны были деньги, много денег. Тряпки, «Метрополь» и «Савой» сжирали его зарплату в первую неделю. Он начал заниматься сомнительными делами. А Кира на даче принимала женщин. В те годы аборты были запрещены. Ее осудили. Климов ездил к ней в лагерь. Плакал на свиданиях, возил дорогие передачи. Из лагеря она вернулась циничной и грубой. И у нее сразу же начался роман с этим бандюгой Лапшиным. Он красив был, Борис Лапшин. Высокий, с военной выправкой, со светлыми всегда прищуренными глазами, холодными и страшными. Розанов говорил, что Борис служил в офицерском Дроздовском полку у Деникина, потом у Врангеля в Крыму. Не успел на пароход и остался в России, переходя из банды в банду.
Когда Климов глядел на этого человека, ему казалось, что в его глазах он видит далекое зарево пожаров и степь под Чонгаром. Иногда, выпив, Борис брал гитару и пел всего лишь одну песню:
Нас уже не хватает в шеренгах по восемь, И без мертвых в атаку идет эскадрон, И крестом вышивает последняя осень По истертому золоту наших погон...И тогда Климову становилось страшно.
Лицо Лапшина твердело, он незряче глядел в окно, словно видел что-то такое, ведомое только ему одному.
Он не успел открыть двери. Сильная рука вырвала топор и толкнула его вниз. Он полетел по ступенькам, больно ударяясь об их острые бока.
Лапшин бросил топор, спустился и сказал насмешливо:
— Послушайте, юнкер, ревность — чувство дикое. Оно позорит мужчину. Опомнитесь. Иначе я вас шлепну и закопаю в саду. — Лапшин повернулся и пошел наверх, насвистывая свою мрачную песенку.
Как он жил потом? То ли во сне, то ли в бреду. Зимой в Ленинград ездил на машинах по Ладоге. Его бомбили и обстреливали. И Климов хотел, чтобы все это увидела Кира. Увидела и поняла, что он стал мужчиной.
Он выпил портвейн, закурил новую папироску и сел, глядя на безмолвный, как языческий божок, телефонный аппарат.
Пусть она позвонит и скажет: «Я еду к тебе».
И больше ему ничего не надо.
Он ходил по комнате, повторяя всего лишь одну фразу: «Ну позвони, позвони, чего тебе стоит».
В дверь постучали. Звук гулко разнесся по даче.
«Кира», — подумал Климов и сбежал вниз.
— Кто? — срывающимся голосом спросил он.
— Соседи с поста ВНОСа, у нас дизель сломался, электричества нет. Пару свечей не одолжите?
— Сейчас, сейчас, — засуетился Климов, открывая замки. Он раскрыл дверь, и из темноты шагнуло несколько человек.
— Кто?.. Зачем?..
— Уголовный розыск, Климов, вы арестованы.
Данилов
— Мы все знаем, Климов, и о ваших вояжах в Ленинград, и о Шаримевском, о Кире, о Лапшине. Мы знаем, что вы связник и наводчик банды.
Климов молчал, протирая платком стекла очков.
— Мы знаем, что сегодня вам позвонит Кира и вы наведете ее на квартиру.
— Может быть, лучше, что вы все знаете, — сказал спокойно Климов.
Данилов смотрел на него, понимая, что чувство страха умерло в этом человеке. И он стоит на самом краю, когда безразлична жизнь, не страшна смерть. Сейчас в нем живет только тоска-усталость.
— Где краденые вещи, Климов?
— На чердаке.
— Вас проводят туда.
Климов встал, надел очки и равнодушно, как автомат, пошел за оперативниками.
А Данилов никак не мог отделаться от мысли, что где-то уже слышал его голос.
Климов
Вот и все. Вот и все. Конец. Теперь не будет ни его, ни Киры. А главное — сволочи Лапшина не будет.
Они поднимались на чердак. Лестница скрипела под ногами, отсчитывая шаги.
Карманные фонари осветили недостроенную крышу.
— Где? — спросил оперативник.
— Вон сундуки.
— Помоги-ка, — попросил оперативник товарища.
Они попытались сдвинуть сундук.
— Тяжелый, стерва.
Климов стоял у края крыши, внизу лежали под снегом кирпичи, которые он запас еще до войны, надеясь отделать дачу.