Антология современной французской драматургии. Том II
Шрифт:
ЭПИМЕТЕЙ. В прошлом году их было там полно.
ПАНДОРА. Допустим. А в будущем? И вообще, какая вам теперь разница? (Привлекает его к себе и показывает вдаль.)Посмотри, вон настоящие светлячки, посмотри вниз, в долину и вокруг, на склоны холмов: это ваши потрескивающие огоньки, вы же во что бы то ни стало стремитесь населить ночь и расставить глазки по краям дорог.
ЭПИМЕТЕЙ. Как красивы бывают ночные празднества — такое еще иногда случается, и тогда промежутки считают от одного огонька до другого. Ты ошибаешься и говоришь так, потому что не можешь здесь освоиться. Все это больше не принадлежит ни вам, ни нам. И что самое странное — пока это не принадлежит никому.
ПАНДОРА.
ЭПИМЕТЕЙ. Нет, в это уже нельзя верить.
Значит, ты считаешь, что все так изменилось?
ПАНДОРА. Может быть, и нет, не так уж сильно. Тут другое. Покрывало, сотканное вашим светом, великолепно. И в такую ночь можно было бы покинуть вас, просто пожелав вам удачи в вашем гнездышке… Но что-то удерживает от этого: ибо вам всегда свойственны забвение и небрежность, слабость и дерзость. Как если бы было совершено некое преступление, в котором никто из вас не признается и не говорит о нем, вы только перекладываете вину друг на друга, и этим преступлением пропахли уже все углы.
Иди сюда. Сядь и послушай меня, я буду говорить с ними так, как меня учили.
ПАНДОРА. Вы, сделавшие из меня легенду, вы мне «тыкаете» только издалека, а я свыкнусь с вами вблизи. Вы здесь, во мраке, ваши лица отчетливы и несхожи ваши жизни. Вы здесь, вы в театре. Когда-то в моих краях все было так же, но не в темноте, а при полном свете, и не для нескольких избранников — для всех. Для всего города! Они почитали нас и боялись. Мы являли собой имя, всего лишь имя, называющее тех, кто стоял выше человека, но ради этого имени, выражающего все то, что мучило их, они совершали жертвоприношения, и дым от тех костров поднимался к нам. Теперь у вас нет этому имени. Наше имя дождем пролилось в нашу историю и в наши храмы. Тогда неведома была еще эта слабость, слабость тревоги и ожидания, не было смутных надежд. Существовало лишь видимое — сильнейшая, но неуловимая вибрация в дрожащем воздухе. Шелест листьев на ветру, шорох легких шагов, безмолвие, в котором вспенивались источники. Изгибы эха, мягкие кривые волн, бьющихся о берег, гром, удары в бронзовые вазы, капли жидкого металла, спадающие в пламя, слепящая белизна террас, тончайшая сеть исхоженных дорог, ослиные крики, страх и хитрость… Я пришла поговорить об этом, рассказать о воспоминании о нас, в которое вы обращаетесь, когда спите, о пространстве, которое не следовало заполнять, и о путях, которыми не всегда надо было следовать. Но теперь уж точно слишком поздно. Корабль вышел в море и дал течь. У вас есть ремесло, что правда, то правда: вы ловкие моряки с хорошими черпаками, и вам почти всегда удается выплыть, а пейзаж ваших иллюзий очень даже мил и чем-то притягателен, особенно если им любоваться издалека и с высоты, — в этом случае вы выглядите этакими скромными садовниками, детьми, которые играют в прокладывание дорог и наполнение водоемов. Но стоит только подойти, как на этих пыльных дорогах возникаете вы, и оказывается, что все уже заполнено и насыщено и между вашими словами промежутки столь невелики, что они уже не доходят до вас и истончаются, словно лохмотья, которые стали вам слишком велики. Эти лохмотья — язык, нуждавшийся в тишине и правде. И потому я говорю с вами здесь, в театре, где, может быть, уцелела хоть частичка этой правды, и я желаю вам, чтобы в один прекрасный
ЭПИМЕТЕЙ. Говоришь, как Пифия. Они тебя не услышат. Для них это мертвый язык. А жалоб и так предостаточно.
ПАНДОРА. А прощание, настоящее прощание было бы прекрасно…
ЭПИМЕТЕЙ. Да кто бы заметил разницу? Пошли, я не хочу, чтобы тебя увидели, еще не время. Они забросают тебя камнями, и я вынужден буду понять их.
ЛУИДЖИ. Сегодня ты не уйдешь?
ДЖИНА. Нет.
ЛУИДЖИ. Почему?
ДЖИНА. Не знаю. Я просто подумала и решила.
ЛУИДЖИ. Подумала? Я тоже подумал. И понял, что никогда не получу тебя, если ты будешь меня бояться.
ДЖИНА. Бояться надо, немножко.
ЛУИДЖИ. Ты действительно хорошо подумала!
ДЖИНА. Да, у меня словно земля ушла из-под ног.
Ты видел женщину, которая пришла к Эпиметею?
ЛУИДЖИ. Иностранку эту?
ДЖИНА. Да, она такая красивая…
ЛУИДЖИ. Она мне не нравится, мне нравишься ты.
ДЖИНА. Потому что я местная?
ЛУИДЖИ. Потому что ты местная и потому что ты такая, какая есть. Особенно сейчас, такая стройненькая.
ДЖИНА. Принеси мне воды. Принеси мне воды в ладонях.
У нее привкус железа. Либо это твои руки пахнут жестью.
ЛУИДЖИ. Ты меня стыдишься?
ДЖИНА. Мне все равно.
ЛУИДЖИ. Хочешь еще? Под прохладной водой я почувствовал твой жаркий язык, лизнувший мне ладонь. Мы животные. Теперь ты понимаешь это.
ДЖИНА. Да, давай уйдем отсюда. Пошли в долину.
ЛУИДЖИ. В долину?
ДЖИНА. Да. Возьми меня. Пошли. Пошли быстрее.
ДАДДО. Карло!
КАРЛО. Что?
ДАДДО. Я был на горе.
КАРЛО. И ты сказал ему о Пандоре?
ДАДДО. Да, я для этого и пошел туда.
КАРЛО. Ты отличный драматург. Жить не можешь без коллизий. Прометей придет?
ДАДДО. А то. Он тянуть не будет.
КАРЛО. Но приближается сбор винограда…
ДАДДО. Он сказал, что ему все равно, ведь он уже давно ес ждет…
Входят двое туристовв сопровождении Карбони.