Антология современной польской драматургии 3
Шрифт:
Сквозь разные режимы рассказа протекает само время, волнуя своей непостижимой и мерцающей тайной. В спектакле так же мало определенного, как в самой истории. Мягкий, совсем не брутальный Сайвар, кажется, умер в тюрьме или вскоре после освобождения. Чуть постаревшая, но не потерявшая прекрасный хиппейский облик Эртла продолжает задавать себе вопросы без ответов, в том числе о собственном предательстве.
Но бессмысленный ужас случившегося оказывается пронизан любовью. В самом финале, развернув вместо судейского стола огромный матрац, режиссер дарит бывшим возлюбленным неожиданную и потрясающую по красоте сцену. Живая и мертвый, уничтоженные модой на ЛСД, исландской судебной системой 1970-х, страшным призраком Третьего рейха, они лежат, обнявшись, засыпаемые снегом или пеплом своей загубленной жизни… Так заканчивается этот удивительный спектакль, ставший настоящим подарком
Несмотря на близость тем, волнующих российских и польских драматургов, не могу себе вообразить в русской драме ничего подобного тому, что представлено в этом сборнике. Почему? Скорей всего – из укоренившейся в нашей культуре привычки надеяться на лучшее… Некая презумпция победы, презумпция надежды висит в воздухе русского сознания, редко впускающего в себя абсурдистский космос пустоты, безнадежности, предельные парадоксальность или сарказм. Опыт иного видения мира необычайно важен для русской сцены, и польский взгляд всегда был существенной частью этого опыта. Но именно в последние годы Россия и Польша резко притормозили свои обменные программы, бурно развивавшиеся в первой половине 2010-х гг. (стоит упомянуть хотя бы проект 2011 г. «Польский театр в Москве»). После амбициозных столичных проектов режиссерская лаборатория на Балтике, как и другие подобные ей, могли бы показаться слишком маленьким театральным событием. Но это не так. Проникновение в миропонимание соседей через новые тексты о театре, спонтанное обретение знания о Другом через эмоцию и образ – это ли не лучшее, что может дать театр?
Олег Лоевский
Предисловие
Еще недавно появление антологии современной польской пьесы на прилавках книжных магазинов означало чуть ли не новый виток в жизни российского театра. Но, как известно, времена меняются, и современная польская драматургия уже внесла свой вклад в нашу театральную жизнь. Скорость распространения информации и ее стремительные метаморфозы еще раз доказывают: все значимое должно быть зафиксировано «на бумаге». И это правильно, хоть и дань ушедшему ХХ веку. До публикации многие из этих драм были представлены в театральных лабораториях, читках, специальных акциях. Прошли премьеры. Есть уже и критические статьи, и анализ текстов в рамках исследования творческого пути того или иного драматурга. То есть эти пьесы уже живут своей жизнью: отдельной от авторов, переводчиков и даже Польского института в Москве, который инициировал данное издание.
В списке авторов настоящей антологии есть ряд имен, которые в контексте российского театра уже обрели в глазах зрителя некоторые устоявшиеся черты, темы, определенный мировоззренческий вектор. К ним относится Анджей Стасюк. Его пьеса «Ночь» и ставилась, и не раз участвовала в читках, работе лабораторий и семинаров. На мой взгляд, это очень польскоцентричный автор, однако общее прошлое наших стран, схожая деформация нравственных понятий дают возможность через Польшу понять Россию. Наверное, еще и поэтому его пьеса «Темный лес (Восток – это Восток…)» еще в 2012 году вошла в репертуар одного из ведущих театров России – МДТ – Театра Европы (Санкт-Петербург). Анджей Стасюк пишет антиутопию, т. е. пытается заглянуть в будущее – сороковые-пятидесятые годы XXI века, но обнаруживает там проступающие повсюду черты прошлого. Причем прошлого во многом закольцованного, то есть бесконечно повторяющегося: не слишком отличающиеся от поляков, но батрачащие на них и обязанные носить накладные усы, словно желтые звезды, представители некоего «восточного» (читай – худшего) пространства, периодически звучащий «Интернационал», а главное – глубинное равнодушие к ближнему. И, конечно же, часто встречающийся знак будущего – китайцы, которые быстро и безучастно решают проблемы других. Европе угрожает сама Европа, а китайцы – неминуемый Фортинбрас.
Еще один значимый для современной русской сцены польский автор – разумеется, Дорота Масловская. «Двое бедных румын, говорящих по-польски» – это сотни сцен и сотни счастливых актеров в ролях Парха и Джины. Пьеса «У нас все хорошо», поставленная в театрах Москвы, Перми, Саратова, – блестящий анализ того, что произошло с людьми, не просто потерявшимися на постсоветском пространстве, но потерявшими свой голос, страну, национальность. Хип-хоп-пьеса «Другие люди» отчасти продолжает темы «У нас все хорошо». Только теперь герои Масловской – не те, кто живет в переходный момент истории, а люди, проживающие в «упорядоченном» мире: «Серые лица, люди без мечты и без желании даже / Праздники, праздники и после праздников распродажи / Столько у них мечтании, сколько экран покажет / Праздники, праздники и после праздников распродажи». Новые ритуалы и новые заклинания определяют эту новую жизнь, состоящую из кредитов и адюльтеров, 30 % – фитнес, 70 % – диета. Эскиз-читка этой пьесы с большим успехом прошла в Москве в рамках ведущего европейского театрального фестиваля NET.
Появление на российской сцене нового имени – Тадеуша Слободзянека с пьесой «Наш класс» – можно сравнить с эффектом разорвавшейся бомбы. Как ни странно – а может, и совсем не странно, – но в российской драматургии не нашла отражение такая болезненная тема ХХ века, как Холокост. Были пьесы, связанные с погромами – дореволюционной еврейской бедой, но Холокост, не без участия государственной идеологии, как бы растворился в катастрофе Второй мировой войны. «Наш класс» заставил современного зрителя заглянуть в глаза этой трагедии. И не в привычном ракурсе «нацизм/евреи», а в самом житейском: ты и другие.
«История Иакова. Трагедия в ХХХ эпизодах» лишь на первый взгляд разрабатывает похожую тему. Однако история католического ксендза, который узнает, что он еврей, спасенный польской семьей во время войны, и которому предстоит непростой выбор, становится поводом для серьезного размышления о том, что государство, национальность, вероисповедание – лабиринт, из которого нет выхода.
Особое место в антологии занимает пьеса «День психа» Марека Котерского. На русском ютубе одноименный фильм набрал 324 112 просмотров и 1 700 лайков. Чаще всего среди 276 комментариев – помимо «фильм – супер» – встречается: «я живу так же». Вот наиболее типичная реплика: «Замечательно! Смущает лишь одно – откуда такая осведомленность обо мне?» Простой человек в большом городе. Современный человек с его страхами. Одиночество среди толпы. А главное: жизнь прожита как не своя. Все эти проблемы не просто актуальны, они толкаются и кричат, взывают и требуют обратить на себя внимание и предпринять какие-то шаги. Но в итоге помогают только беруши.
Пять из тринадцати пьес, представленных в антологии, так или иначе работают с документом. И это тоже – ощутимая тенденция времени, попытка поимать неизбежно ускользающую реальность. Нарратив вымысла часто оказывается бессилен перед «голои» жизнью, и авторы заходят на территорию фактов и готовых сюжетов, пытаясь обыграть реальность на ее же поле. Но чистыи док, которыи так уверенно заявил о себе в начале века, вскоре попадает в тот же «капкан художественности», и даже самые актуальные и шокирующие истории на практике воспринимаются как выдумка.
Марта Соколовская в пьесе «Реикьявик ‘74» решает эту проблему при помощи изящного удвоения реальности. Документальная история шести исландских хиппи, которые полжизни отсидели в тюрьме за не совершенное ими убииство, монтируется с репликами актеров, обсуждающими это дело и попутно выясняющими отношения между собои. Реальныи текст полицеиского допроса перемежается импровизационным, вымышленным – и это создает второи слои деиствительности, над которым Соколовская надстраивает еще и третии, мифологический: арестанты вдруг начинают говорить языком исландского эпоса. Весь этот монтаж реального/выдуманного, важного/неважного, актуального/неактуального создает атмосферу, из которои на зрителя выступает реальность, как она есть. В наиболее острые моменты мы прикасаемся к неразбавленнои, стопроцентнои деиствительности и оказываемся лицом к лицу с подлинным чувством и подлиннои болью.
Схожим образом работает Артур Палыга, автор пьесы, посвященнои Марии Склодовскои-Кюри. Он оставляет два смысловых поля: биографию Кюри и ее внутренний лирический монолог. Как известно, Мария Кюри открыла феномен радиоактивности и в честь своеи родины назвала новый элемент полонием. Драматург производит словно бы обратную операцию: в пьесе не Польша становится полонием, но полонии – Польшеи. И вся известная нам история ХХ века отыгрывается через метафору радиоактивности и распада.
Пьесы «Невесомость», «Нюрнберг», «Рождение Фридриха Демута» также обращаются к документальным сюжетам, косвенно связанным с Польшеи или Советским Союзом. Вообще, складывается ощущение, что авторы с самых разных сторон пытаются «вскрыть» историю своеи страны. Парадныи вход завален обломками, и приходится искать какои-то черныи ход, потаинои лаз. Чтобы вступить во взаимодеиствие с прошлым и избежать при этом шаблонов и готовых ответов, надо постараться заити в него с неожиданнои стороны.