Антология современной уральской прозы
Шрифт:
Он вышел из тупика и пошёл по улице, не замечая, что идёт по проезжей части. Никого не хотелось видеть, ни с кем не хотелось говорить. Отчётливо различимый запах дерьма. Говна, если хочется большей точности. Его обрызгала проезжающая мимо машина, удивительно напоминающая ту самую «волгу», на которой пару часов назад его везли в компании с коричневой курткой. Серую, неприметную «волгу» с обычными, даже не заляпанными грязью номерами. Не хотелось никого видеть, не хотелось ни с кем говорить, не хотелось жить. И тут он понял, что наступил тот момент, когда ему надо только одного: прежде, чем что-то предпринять (вскрыть вены, напиться мышьяка или уксусной эссенции, застрелиться из отцовского ружья, надеть на шею сделанную из ремня петлю, выброситься с энного этажа), ему надо побыть с Нэлей. Просто побыть рядом, и больше ничего.
Но сделать это было намного труднее, чем на это решиться. Нэлин след пропал ещё два года назад. Два, в общем-то, безмятежных года,
В желудке посасывало — ничего не ел с самого утра. Если идти домой, то потеряет слишком много времени, да и нет никакого желания видеть мать. Зашёл в столовку, сжевал что-то безвкусно-омерзительное. Серое, неприглядно лежащее на тарелке. Не хватало только, чтобы в сером копошились черви. Бунт на броненосце «Потёмкин», коляска с орущим ребёнком грохочет по ступеням знаменитой одесской лестницы. Поев, зашёл в туалет, помочился и долго, с наслаждением мыл руки под струёй холодной воды. Мыла не было, тёр просто так — ладонь о ладонь, пока обе не покраснели. Вытер носовым платком, посмотрел на него с сожалением и бросил в пластмассовую урну, заполненную испачканными газетами, пустыми пачками из-под курева и прочей дребеденью. Когда вышел из столовки, то погода уже испортилась, солнышко скрылось за мрачной грядой туч, поднялся ветер. Северный, пронизывающий до костей. Поднял воротник у пальто, закурил и стал думать, что делать дальше. Пустота внутри вновь заполнилась ноющей болью, думать же о том, что произошло, — нет, даже определять это, как-то формулировать в памяти не хотелось, забыть, вычеркнуть, закрасить глухим чёрным цветом, пусть всего лишь на несколько часов. Попытаться узнать в библиотеке? Деловой походкой дошёл до остановки, вскочил в подошедший троллейбус. Двери закрылись, машина тронулась. Библиотека через две остановки, за окном проплывают мрачные дома поры весенней непогоды. Поры-пары, пары-пары, ударение переходит с одного слога на другой, меняя весь смысл слова, парящая земля, по которой проходят влюблённые пары. Хотя насчёт влюблённых он загнул. Троллейбус притормозил, двери открылись, соскочил, не дожидаясь полной остановки. Всё те же двери, всё та же выщербленная лестница со старым, потёртым ковром. Давно здесь не был, скоро два года. Идёт быстро, даже запыхался. Входит в зал абонемента, чувствуя, как из-под пластыря вновь выступает кровь. Вот здесь он впервые ускользнул от палача, а вот здесь тот его почти настиг, встреча отложена, но насколько? Ни одного знакомого лица, да и расположение стеллажей другое. За два года многое изменилось, практически всё. — Что вам угодно?
Он объясняет, что, точнее, кого ему угодно. Сожалеют, что помочь ничем не мотут, так как нужный человек давно здесь не работает. Что делать? Ну, нам-то откуда знать, впрочем, может вам обратиться в справочную?
Он прощается и спускается обратно. Вот здесь могла лежать его голова. Дом с привидениями, гулкое и таинственное уханье в давно не топленном камине. Выходит на улицу, решает позвонить домой, потом соображает, что делать ему это просто незачем. Возле Главпочтамта есть киоск горсправки, надо идти туда. Ветер всё усиливается, с утра вышел без шапки, было тепло и солнечно, но утро было так давно, что и не помнится. Пешком доходит до киоска, тот, как назло, закрыт. Сегодня все против него, сегодня день полного облома. Видит у входа в почтамт двух знакомых, переходит на другую сторону и убыстряет шаги. Необходимо найти ещё один киоск, иначе остаётся лишь идти по её старому адресу, а ему этого не хочется. Он не знает, почему, хотя не исключает, что она всё ещё живёт там. Надо отсрочить, пусть на какое-то время. У центральной площади находит ещё один киоск, на этот раз работающий. Платит то ли двадцать, то ли тридцать копеек и заполняет бланк. Такая не проживает. Минутное отчаяние, потом понимает, что у неё может быть новая фамилия. Остаётся ехать к ней, прямо сейчас, наплевав на все приличия. Правда, можно найти Галину и узнать у неё, он знает её рабочий телефон, знает и домашний адрес, две копейки есть, а вот и телефон-автомат.
Очень долго идут гудки «занято», потом он, наконец, прорывается. Такая у вас работает? Да. Её можно к телефону? Низкий приятный голос: я слушаю. Обращается к ней по имени и говорит, что это звонит именно он, и сразу же, не давая ей вставить слова, выпаливает свою просьбу: ему надо увидеть Нэлю, срочно, не знает ли она, где та работает и как её найти? В трубке пауза, затем короткие гудки. Ему становится жарко, чувствует, как с кровью уходят и силы. Надо плюнуть, надо поехать домой, лечь в кровать и закрыться с головой одеялом. Старый, испытанный способ. Ещё лучше сказать — средство. Старое, испытанное средство. Только вся штука в том, что домой не хочется. Можно пойти в общагу и выпить водки, только этого тоже не хочется, не хочется ничего, кроме того, что... Да, кроме одного: ему надо увидеть Нэлю, всё остальное трын-трава. Поэтому придётся ехать к ней домой, пусть это и нельзя, пусть он не знает, кого там встретит, но больше ничего не остаётся. Он идёт на трамвай.
К Нэлиной двери он подходит уже часов в пять. Ветер принёс с собой снег, голова вся мокрая, уши пылают. Нажимает кнопку звонка и со страхом ждёт, что произойдёт. Правда, к страху примешивается любопытство. Дверь открывает незнакомая женщина и пристально смотрит на незваного визитёра. Он тушуется, но всё же, экая, мэкая и бэкая, спрашивает, живёт ли здесь Нэля. Нет, отвечает незнакомая женщина, но потом продолжает: она недавно переехала и есть адрес. Где, спрашивает он с нетерпением. Женщина захлопывает дверь, а открыв через некоторое время, протягивает ему бумажку. Спасибо, говорит он, сбегая по ступенькам. Его не удостаивают ответом, и дверь вновь захлопывается.
Он смотрит на бумажку. Незнакомая улица, это новый район, но как туда добираться, он знает. Правда, пока доберётся, будет совсем поздно, но это сущая ерунда. Реальности для него больше не существует, как не существует и ветра со снегом, и города вокруг — есть лишь потребность увидеть Нэлю, пусть на минуту, на какое-то мгновение, всё остальное рассыпается как неловко построенный карточный домик. Он проверяет, что с пластырем, и обнаруживает, что тот почти сухой — видимо, кровь опять перестала идти.
Вновь добирается до трамвая, через несколько остановок выходит и пересаживается на автобус. Заметая следы, скрывается от преследования. Тип-топ, прямо в лоб, по обочине хлоп-хлоп. Автобус идёт долго, хочется спать, голод опять даёт себя знать. Выходит в какой-то аэродинамической трубе с двумя рядами бетонных коробок. Длинными рядами. Двумя длинными рядами. Ни деревца, ни одного чёрного, оголённого зимой ствола. Смотрит на бумажку с адресом, до нужного дома надо проехать ещё одну остановку, ничего, дойдёт и пешком. Ветер бьёт в спину, снег сыплет полными пригоршнями, кажется, что палач вновь замаячил за спиной. Нужный дом, вход в подъезд со двора. Проходит сквозь арку, быстро находит искомое и нажимает кнопку лифта. Пахнет кошками, табаком и чем-то ещё, большая бетонная громада, усыпальница душ и сердец. Выходит на пятом этаже, оказывается, что надо подняться ещё на один. Опять взмок, нет сил нажать кнопку звонка. Весь день двери, весь день серость и сырость, сырость и тлен. Дверь открывает Нэля и замирает в освещённом дверном проёме.
По замыслу положено отточие. Дальше идёт фраза: у неё странно испуганные глаза. Это, пожалуй, единственное, что как-то отличает её сегодняшнюю от той, что ушла два года назад, весело помахивая сумочкой. Боится? Но чего? — Проходи, — говорит шёпотом. В тренировочных брюках и свитере, домашняя и очень обыденная. О-о. Он проходит в прихожую, она прикрывает дверь в комнату и сердито спрашивает: — Ты зачем пришёл? — Он пытается что-то сказать, но в горле лишь клокочет и булькает, левая сторона груди вновь становится влажной, пора менять пластырь. — Что-то серьёзное? — Он кивает головой. — У меня дома свекровь, — объясняет Нэля, — так что подожди на улице, — Он выходит на площадку, в спину подгоняет детский плач, «Что же, — думает он, спускаясь обратно в лифте, — так и должно было случиться, всё идёт так, как и должно идти. Она замужем, у неё ребёнок. Ненавидеть и любить её больше нет смысла. Она стала другой, пусть, вроде бы, и не изменилась. Хотя, впрочем, откуда мне знать, как она изменилась?» Лифт останавливается на первом этаже, и он вновь оказывается на улице. Вновь ветер и снег, и он понимает всю бессмысленность своего желания. Побыть рядом. Просто побыть рядом. Вопрос: зачем? Ответ: незачем. Нэля выходит из подъезда минут через десять, он уже снова успел замёрзнуть и стоит, подпрыгивая на одном месте.
— Ты чего так замёрз? — Объясняет, что утром было тепло, а сейчас уже семь вечера и... — Ладно, — говорит она, — пойдём, посидим где-нибудь в кафушке, деньги-то у тебя хоть есть? У него было рубля три, может, и четыре.
— Как всегда, — говорит Нэля и проверяет, взяла ли с собой кошелёк. Кошелёк она взяла, и они короткими перебежками — ветер всё усиливается — добираются до стеклянных дверей кафе. Народу, на удивление, немного, и им сразу же удаётся сесть. Столик в углу зальчика, почти у окна, она заказывает по второму, бутылку вина и кофе. — Как ты живёшь? — спрашивает он, отогревшись. Она поднимает лицо от тарелки: — Что, ты только за этим меня и вытащил?
Он краснеет и сбивчиво начинает рассказывать, что произошло сегодня с утра. Нэля маленькими глотками пьёт красное сухое вино, её лицо становится холодным и равнодушным.
— Ну и дурак, — говорит она, когда он заканчивает рассказ. — Надо было сразу им всё рассказать, тогда бы они от тебя быстрее отстали. — Достаёт из сумочки сигареты и мундштук, собирается закурить. — Курят только в холле, — бросает на ходу официант с подносом, идущий к соседнему столику. Нэля что-то бормочет и предлагает ему выйти покурить. Он сдался, он опять убит и раздавлен, всё бесполезно, этот крест надо нести одному. В безвыходной ситуации нашёл самое бесполезное решение. Гусь свинье не товарищ, Богу — богово, а кесарю — кесарево и прочая, прочая, прочая. Впрочем, чего он хотел? Что она зальётся слезами и бросится ему на шею? Что скажет, что он был прав, снимет с него все грехи и возьмёт на себя? Что пожалеет его, погладит по головке, обласкает и уложит спать? Что она просто способна понять его?