Антология современной уральской прозы
Шрифт:
В коридор качнулось облако табачного дыма, и вслед за ним появился уже пьяный молодой мужчина. Увидев пришедшего, который стоял неподвижно, ожидая, что следующее, не ожидая даже, а просто увязнув по макушку в ситуации, в известии, молодой человек проговорил: «Ну что же, вовремя, вовремя... На такие поминки весь чёртов город поя... явиться должен, и не иначе! — он стукнул кулаком по косяку двери и так, что скорчился от боли и едва не упал, — Так и ты пришёл, умница...Ты выпьешь, да? Ты, конечно, выпьешь, ты должен выпить! — он почти закричал и ещё раз замахнулся на косяк, но только бросил руку вниз вдоль бока, расплескал то, что у него было в рюмке, зажмурился, прислонился к косяку, сжал зубы и бормотал сквозь них. — Все, все пусть приходят, такого больше не будет! А, да чего болтать, просто открыть,
Пришедший сделал несколько шагов и оказался на пороге очень жаркой и плывущей в табачном дыму кухни: у плиты стояла, очевидно, хозяйка — маленькая, как школьница, одного с пришедшим возраста, но выглядевшая из-за фигуры, быстроты движений у плиты, свидетельствовавших о живости вообще, много моложе; вокруг на стульях, на каркасе от походного раскладного стульчика, на перевёрнутом чугуне, на полу сидели человек шесть молодых мужчин, из которых половина были просто красавцы, самые настоящие красавцы.
Борясь с таким количеством красоты, кухонного жара и блеска, скорби, как со сшибающей с ног волной, пришедший увязал в уме горящие напролёт окна, хозяйку, красавцев и понял, что это были, несомненно, завсегдатаи и что из-за них и горят еженощно окна и — видимо, годами — длится один и тот же разговор и не может кончиться.
Когда он стоял на пороге уже с рюмкой в руке, один из завсегдатаев, до сих пор сидевший за столом, уронив голову на руку, ладонь которой, сжатая в кулак, свисала со стола, поднял голову, взглянул на пришедшего мутными угрюмыми глазами, промолвил: «Ещё один, хозяйка, восполнить место убывшего», горько хохотнул, вновь уронил голову на руку и вытянул ноги до холодильника. Хозяйка обернулась, вскинула голову, взглянула широко открытыми глазами на нового человека, вмиг, показалось ему, оценила его.
— Не-ет, — выдохнула она, перестав помешивать в огромном казане на плите, остановив ложку в каком-то густом поминальном вареве, — не-ет, его нельзя заменить, он ведь и не человек был, — так, солнечная погода, ветер с моря, из степи, маковое поле, да... ну да что уж, его и так почти не было в жизни... Та-ак, ладно, кто со мной на похороны летит? Ты, ты, ты? Ты — не летишь? Летишь? Ладно, там за вас ребята выпьют... Что они все без него? Они ж без него сразу на десять порядков меньше, так, люмпены, бродяги, бывшие скалолазы, спасатели, археологи — ямы рыть, столбы ставить — так, оборванцы, голь, бедолаги, смертники юга... — её голос, почти упавший, вдруг взмыл, она повернулась к пришедшему. — А ты приходи, как вернусь, после девятого дня, приходи обязательно, раз в такой день пришёл, приходи, приходи — сам пришёл ведь, значит надо тебе!..
Этот вид её самой, кухни, всей ситуации поразил его — особенно по контрасту с только что пережитыми им похоронами и поминками собственной матери — он не знал, как такое квалифицировать, куда отнести: маленькая, точно подросток, его ровесница в защитных брючках и маечке, стоящая прямо и, кажется, растущая как травяной стебель, со вскинутой, какой-то египетской головой, с лицом, которым не может полностью завладеть горе, с огромной ложкой в вытянутой тоненькой руке, на фоне огромного довоенного казана, в окружении высоких, угрюмых, лихо предающихся скорби красавцев...
Он пришёл недели через две. За это время, с его вниманием, с пониманием свершившегося и потому захлопнувшегося позади прошлого, с его осознанием своего пути и невозможности сойти с него как с ума — свернуть, повернуть вспять, — он решил и сказал себе, что идти ему сейчас больше некуда, кроме как туда, только туда; это было просто подтверждением в развитии безошибочности его пути и веры в этот путь: туннель, ощупь, «бег на месте» и всё такое — он пришёл.
Придя через две недели, он попал на день рождения — оказалось — бывшей своей однокашницы, подруги хозяйки, вдовы — как и сама хозяйка — театральной художницы. Он сумел разглядеть дом и убедился, что в этом доме и впрямь гуляет ветер: портреты на стенах, картины в рамах, греческая посуда, склеенная из осколков, фотографии раскопок были буквально окнами, сквозь которые свободно сквозило;
Всё было, как должно было быть.
После уже, став завсегдатаем, после того, как у него самого, в квартире первого этажа через двор несколько раз побывала сама хозяйка и другие завсегдатаи её дома, после того, что он рассказал хозяйке, как нашел её и как к ней попал, он задавал ей свой первостепенный, свой главный вопрос: о том как она сюда попала, в этот двор, в этот дом, где родилась. «Каким ветром?» — спрашивал он. Выслушав вопрос, хозяйка было засмеялась, потом махнула рукой. Улыбаясь, поминутно останавливаясь и отворачиваясь, чтобы просмеяться, она заговорила:
— Не поверишь, хотя нет, ты-то как раз поверишь... В том-то, понимаешь, и дело, что я не должна была родиться, меня вообще не должно было быть на этом свете. Врачи в один голос твердили моей матери, что это гиблое дело. А сам понимаешь: когда все так уверяют — надо обязательно родить. Она ходила со мной, — ой, чего говорить! — все месяцы согнувшись, чтобы живот был параллельно полу. Да, это ещё не всё: «по-японски», как сейчас говорят, я родилась у моря, в Крыму, и до половины срока, до рождения по-нашему, жила там. А отец мой, умный человек, — он родился и вырос здесь — знал, да и так всем было ясно, что война приближается, и не миновать её. Он был уже вовсе не молодым человеком, лесным инженером, окончил лесную академию. Вот, и на свет я явилась непосредственно здесь, в этом самом городе, конечно, ничуть не похожая на своих сестер. Потом, вскоре, началась война, отца из-за возраста на фронт не взяли, а до нас войну не допустили... Сейчас! — хозяйка вскочила, побежала в комнату и вернулась с фотографией в руке, — Они!.. В том числе и они..., — она расправила ладонями края снимка и прижала его к столу: бронзовые десантники стояли по пояс, по щиколотки, по плечи — единой группой — в полосе прибоя.
— Этот памятник должны были поставить в Феодосии, но не собрали средств и не нашли, говорят, достаточно свободного места — это на берегу-то! — ну и ещё что-то такое же... Он есть теперь лишь у меня дома. Скульптор уничтожил макет и оставил снимок мне. Одна из самых последних его работ...
— А кто он — из местных, столичный?
— Его уже нет в живых.
1982—1997
АНДРОЩУК Иван Кузьмич
Охотники за именами
Одно время, пока не постиг истинной природы вещей, я много путешествовал. Из этих путешествий я привозил истории одну удивительнее другой; по крайней мере, такими они мне тогда казались. Вот одна из них: её рассказал мне пожилой человек, с которым мы плыли в одной каюте из Сиднея в Лондон.