Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Безотносительно к Есенину его друг А. Б. Мариенгоф привел два устно-поэтических текста на эту тему – очень показательных. Первый пример: «И очень молоденькая сердито надула свои пухлые розовые щечки с прелестными ямочками, которые возникают у тех, кого, как замечено, при рождении целует ангел в эти местечки ». [1002] Второй: « Типун тебе на язык , Василий Иванович! – прокричала супруга <Качалова>». [1003] Есенин в теоретическом труде привел народное выражение: «нос, что перевоз» (V, 218 – «Быт и искусство», 1920).
Знаковая сущность тела проявлена в подсознательной и автоматической привычке воспринимать телодвижения как текстовую фразу несловесного порядка, читать жесты и мимику как элементы дополнительного и более точного языка. Испокон веков идут «телесные выражения»: «носить на руках», «возводить руки к небу». А. Б. Мариенгоф в «Романе без вранья» (1927) употребил одно из таких выразительных и устойчивых словесных «телесных жестов»: «У Почем-Соли подкосились ноги ». [1004]
В свадебной обрядности укоренились ритуальные привычки: переносить невесту через порог, соединять руки новобрачных через полотенце или рукавицы, перевивать ноги молодых и др. В военной и полицейско-милицейской области сформировались телесные движения: брать под козырек, стоять руки по швам, вытягивать носок на параде и др. Естественно, Есенину были наглядно известны такие знаковые телодвижения, особенно народные обрядовые. В. Г. Шершеневич в «Великолепном очевидце» (1934–1936) привел словесное описание типичного жеста нищего применительно к Н. А. Клюеву «ради мистического ряжения и великой фальши, которую зовем мы искусством»: «… встал с протянутой ладонью среди нищих на соборной паперти с сердцем циничным и кощунственным …». [1005] Внимательному литератору следовало лишь подмечать различные проявления негласного «языка тела».
И Есенин действительно использовал в лирике прямые и иносказательно-символические народные жесты, подмеченные у крестьян и маргиналов и часто запечатленные в поговорках. Особенно много вариантов народной жестикуляции при помощи руки хранится в поговорках: «Буду громко сморкаться в руку » (I, 161 – «Не ругайтесь! Такое дело!..», 1922) и «Если многие громко сморкаются в руку , // А другие обязательно в носовой платок» (III, 62 – «Страна Негодяев», 1922–1923); «Завтра к вечеру все, как рукой, снимет » (V, 22 – «Яр», 1916); «Нужно крепко держать в руке , // Ту добычу, // Которая попала» и «Конечно, не высосал из пальцев » (III, 100, 105 – «Страна Негодяев», 1922–1923); «…я отпихиваюсь сейчас руками и ногами » (V, 223 – «Предисловие», 1924); «Поди-ка, съешь кулака , – волновался Микитка» (V, 55 – «Яр», 1916). В поговорках также встречается значительное число телесных действий с глазами: «…нужно без устали // Бельма пéрить », «Но теперь я отчетливо вижу, // Что он плюнул мне прямо в глаза » и «У меня уж набит глаз // В оценке материала» (III, 53, 83, 88 – «Страна Негодяев», 1922–1923); « Заливаю глаза вином » (I, 169 – «Снова пьют здесь, дерутся и плачут…», 1922).
Иногда поэт сопрягал жесты с народными выражениями:
– Гони сильней, – ткнул он его ногой .
– Больше некуда гнать, – оглянулся работник, – а ежели будешь тыкаться, так я так тыкну, что ты ребер не соберешь » (V, 72 – «Яр», 1916).
Поэт применял и народные выражения паремийного происхождения, не связанные с жестикуляцией и телодвижениями, но имеющие непосредственное отношение к поэтике телесности: «Не беспокойтесь! У них // Язык на полке » и « Как на теле паршивый прыщ » (III, 88, 76 – «Страна Негодяев», 1922–1923). Интересно, что именно с помощью последнего выражения (применив его вариант) чуть ранее пролеткультовский критик Г. Наумов в статье «Рассуждения о дыре» охарактеризовал имажинистов как « прыщи на светлом лике революции », которые стремились «роднуть что-нибудь помилее своему барскому сердцу». [1006]
В повести «Яр» Есенин применил в своем творчестве название народного обряда – « зубок » (V, 16), образованное от названия части тела «зуб». Этот обряд широко распространен на Рязанщине (и не только в этом крае): «“На зубок” роженице. Несут гостинцы. 3 дня не заходят к роженице» [1007] (Клепиковский р-н). В родном для поэта с. Константиново тоже приходили «с зубком»: «Несёть хлеб белай. <…> Вот даже мне сноха приносила. Я родила ребёнка первого… Такой целый пирог напекла, целый узел. А чего ещё было? Пирог-то пирог, а ещё чего там было? Чегой-то я прям не могу запомнить». [1008]
Однако у Есенина «зубок» представлен не как элемент родильного обряда, давшего ему народное название, но как атрибут свадьбы: дружко привез «зубок» попу как плату за венчание. Показательно, что в народной праздничной культуре существуют целые обряды или их составные части, чьи названия сотворены по наименованию частей тела: таковы «зубок» как элемент родильного обряда, «рукобитье» как эпизод свадьбы. Сравните также метафору в свадебном фольклоре, поэтически интерпретирующую возникновение новой семьи с ее хозяйственными заботами: «Наши молодые // Становятся на ноги , // Им много всего надобно». [1009]
Идея всеобъемлющей телесности в начале ХХ века
Идея всеобъемлющей телесности во времена Есенина, что называется, витала в воздухе. Разнообразные философские диспуты и риторические выступления затрагивали проблему телесной организации всего и вся: начиная от божественной сущности и кончая земным человеком.
20 марта 1916 г. Есенин в качестве чтеца собственных стихов участвовал в «Беседе о войне» (Санкт-Петербург, Петроградская сторона, Покровская ул., д. 45) и слушал «слово» председателя совета общества «Соборная Россия» А. В. Васильева. В самом начале своей речи А. В. Васильев рассуждал о божественном миростроительстве как о творении телесности:
Вселенная и весь мировой порядок – великая тайна Божия. Это великое единство бесконечного множества и разнообразия веществ и существ: единиц, особей, лиц и телесных и бесплотных соборов-миров (народов и небесных сил и воинств), восходящих по степени совершенства от земли к небу, т. е. от мертвого бесформенного вещества к миру духовных, личных существ и соборов, венец которых – Единый всесовершеннейший Дух, все содержащий и всем управляющий, имя которого Единый Триипостасный Бог. Глубочайшее в этой тайне миростроительства таинство – это всеобщее жертвоприношение: принесение всеми стихиями и существами мира себя в жертву, плодом которой является новая более совершенная ступень мировой жизни. [1010]
А. Ф. Лосев в «Диалектике мифа» по-новому подходил к извечному религиозному и религиоведческому вопросу о соотнесенности тела и души: «Тело – не простая выдумка, не случайное явление, не иллюзия только, не пустяки. Оно всегда проявление души, – след., в каком-то смысле сама душа» [1011] (курсив автора). Философ рассуждал: «По телу мы только и можем судить о личности. Тело – не мертвая механика неизвестно каких-то атомов. Тело – живой лик души. По манере говорить, по взгляду глаз, по складкам на лбу, по держанию рук и ног, по цвету кожи, по голосу, по форме ушей, не говоря уже о цельных поступках, я всегда могу узнать, что за личность передо мною». [1012]
Другой видный мыслитель того времени – С. Н. Булгаков – объяснял: «Глубоко заблуждаются относительно христианства те, кто понимает его аскетику… как мироотреченность и принципиальное осуждение плоти. Напротив, оно есть учение о “святой телесности”, о святой плоти, навеки связанной с духом». [1013]
Предшественники Есенина, повлиявшие на создание его «телесной поэтики»
Необходимо сказать несколько слов об истории телесности в русской культуре. Известно, что на каноническом изображении телесности построена вся иконопись. Уважаемый Есениным филолог Ф. И. Буслаев в статье 1866 г. «Общие понятия о русской иконописи» (часть II «Русский Иконописный Подлинник») указывал на нормативность иконописных изображений: «Эти предания состоят в следующем: во-первых писать подобия священных личностей в том отличительном характере, как это завещано в писаниях и на древнейших иконах, то есть относительно возраста и стана целой фигуры, оклада лица, глаз, волос на голове, бороды взрослых и старых мужских фигур…». [1014] Следовательно, на Есенина как на открывателя (пусть для самого себя!) «телесной поэтики» не могло не оказать влияние постоянное лицезрение в детстве и отрочестве икон и фресок русской православной церкви.