Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Типично мужские черты личности проявлялись и в непродолжительных, но весьма показательных однодневных тайных мероприятиях противозаконной направленности. После революции Есенин постоянно нарушал издательские правила и вызывался по этому поводу на Лубянку, дебоширил в московских артистических кафе (в том числе и руководимых им самим). Поэт обнаруживался при облаве на запрещенный притон под условно-ассоциативным названием «Зойкина квартира», неоднократно доставлялся в милицию и даже находился под следствием (не доведенным до суда). С друзьями-имажинистами Есенин увенчал непристойными стихотворными надписями стены женского Страстного монастыря в Москве, негласно расклеил манифест о мобилизации граждан на службу имажинизму, заменил ночью таблички с официальными названиями улиц на учрежденные в честь себя и своих друзей-имажинистов и др. В автобиографии «Сергей Есенин» (Берлин, 1922) поэт гордо отмечал, скрывая нецензурность содержания стихотворений: «В России, когда там не было бумаги, я печатал свои стихи вместе с Кусиковым и Мариенгофом на стенах Страстного монастыря…» (VII (1), 10). Об этом же он говорил в «Автобиографии» (1923): «…раскрасили Страстной монастырь в слова своих стихов» (VII (1), 13).
Известны официальные документы: «Протокол обыска и задержания братьев Кусиковых и С. А. Есенина. 18/19 октября 1920 г.»; «Протокол допроса в МЧК С. А. Есенина. 19 октября 1920 г.» и «Протокол допроса в ВЧК С. А. Есенина. 24 октября 1920 г.»; «Распоряжение начальнику внутренней тюрьмы ВЧК об освобождении С. А. Есенина. 25 октября 1920 г.»; «Протокол допроса С. А. Есенина в 47-м отделении милиции г. Москвы. 20/21 ноября 1923 г.»; «Протокол допроса С. А. Есенина в ОГПУ. 21 ноября 1923 г.»; «Отчет о товарищеском суде по “Делу четырех поэтов”. 10/11 декабря 1923 г.»; «Приговор товарищеского суда по “Делу четырех поэтов”. 13 декабря 1923 г.». [959]
Тем не менее такое вызывающее поведение, что называется, сходило поэту с рук. По Москве распространялась молва, что милиционерам было дано негласное указание доставлять буянящего в нетрезвом виде Есенина домой, а не брать под стражу. Неординарная личность Есенина и успешно исполняемая им роль вожака московских поэтов – своеобразного «культурного героя» нового революционного «эпического времени» – позволяли ему успешно погашать разгорающиеся конфликты. Таким образом, именно функциональное сходство Есенина с архаическим эпическим героем приводило к мирному разрешению конфликта с революционной властью, что было обусловлено «сверхперсональностью героя, олицетворяющего ту самую общину, которой покровительствуют боги и руководят цари и военачальники». [960]
По мнению современного филолога, «проблематика форм поведения обострена в посттрадиционалистское время, когда у человека появились небывало широкие возможности выбора типа действования». [961] Применительно к художественным сочинениям, в которых прокручиваются сюжетные линии, подобные и аналогичные жизненным ситуациям, «формы поведения нередко выдвигают на авансцену произведений и оказываются источником конфликтов, как серьезных, так и комических…». [962] Естественно, не все события собственной жизни Есенин претворял в стихи, драму и прозу, но множество характерных для него или даже неожиданных поведенческих актов все-таки было творчески переосмыслено и преображено в художественные сочинения автора.
Увековечение личности в культовой скульптуре
Издревле известна идея «сотворения кумира», изготовления «деревянного идола», «каменного бога», выбора места поклонения божеству и обустройства священной площадки. Мужские качества проявляются и в выборе духовного руководителя, кумира-учителя, в сакрализации эталонной личности. Из идеи ориентации на обожествляемого предшественника следует возведение истоков собственной «профессиональной родословной» к великому творцу, стремление к творческо-биографической преемственности. Избрав для себя в качестве образца и эталона успешного литературного пути Пушкина, Есенин относился к нему двояко: с одной стороны – «Ты был повеса, // Как я сегодня хулиган»; с другой – «А я стою, как пред причастьем» и «Я умер бы сейчас от счастья, // Сподобленный такой судьбе» (I, 203 – «Пушкину», 1924).
Наградой для творческой личности Есенин считал почитание народом и возвеличивание в памятнике: «И в бронзе выкованной славы // Трясешь ты гордой головой» и «Чтоб и мое степное пенье // Сумело бронзой прозвенеть» (I, 203, 204 – «Пушкину», 1924). Мечта о собственном посмертном воплощении в «вечном материале», о подобии реинкарнации в скульптуру звучала неоднократно у Есенина: «И будет памятник // Стоять в Рязани мне» (II, 161 – «Мой путь», 1925). Однако далее поэт гордо отказывается от только что высказанного желания: «Нет, // Не ставьте памятник в Рязани!» (II, 162 – «Мой путь», 1925).
Современники не заметили скромности Есенина и, наоборот, запомнили его мечту о памятнике. А. Б. Мариенгоф сообщил юношеские мечтания Есенина о творческом признании: «Говорил им, что еду бочки в Ригу катать. <…> А какие там бочки – за мировой славой в Санкт-Петербург приехал, за бронзовым монументом…» [963] И. Г. Эренбург передал суждение Есенина о Маяковском и отношение к монументу в честь поэта: «Он проживет до восьмидесяти лет, ему памятник поставят… (Есенин всегда страстно желал славы, и памятники для него были не бронзовыми статуями, а воплощением бессмертия.) А я сдохну под забором, на котором его стихи расклеивают. И все-таки я с ним не поменяюсь». [964] Варвара Кострова привела высказывание Есенина, сделавшего наблюдение во время заграничного турне: «В Америке до сих пор спорят, достоин ли Эдгар По памятника или нет». [965]
В творчестве Есенина имеется и шутливое двустишие, показывающее также ироническое отношение поэта к идее установки монумента: «Я памятник себе воздвиг из пробок, // Из пробок вылаканных вин!..» (IV, 491).
В мечте о собственном памятнике Есенин опирался на мнение народа, и у него, выходца из крестьянской среды, действительно имелись веские основания полагать скульптуры мерилом поклонения родоначальникам и почитания культа предков. Есенин неоднократно удостоверился опытным путем, каким «вещественным», «опредмеченным» способом закрепляется в народной памяти ритуальное поклонение «культурному герою». Об этом свидетельствовал полуанекдотический случай с Есениным – в разговоре с извозчиком, знает ли он Пушкина и Гоголя, тот ответил, что знает «чугунных» (описан И. И. Старцевым и А. Б. Мариенгофом; [966] подробнее см. в главе 15).
Есенин ощущал себя достигшим славы: «Что в далеком имени – Россия – // Я известный, признанный поэт» (I, 255 – «Никогда я не был на Босфоре…», 1924); «Наплевать мне на известность // И на то, что я поэт» (I, 291 – «Мелколесье. Степь и дали…», 1925).
Показательно, что современники усматривали определенную монументальность во внешности Есенина и предполагали возможность лепить скульптуры с фигуры поэта. Так, Н. А. Павлович размышляла: «И в Герасимове, и в Есенине, даже в их внешнем облике были сильно выражены народные русские черты. Оба поэта хорошо подошли бы для скульптурной группы – рабочий и крестьянин. В лице и фигуре Есенина, в его повадках и манере говорить, даже в улыбке, то застенчивой, то озорной, многое было от рязанского крестьянина». [967] Однако Есенин мечтал о собственном памятнике, а не о себе как о скульптурном прообразе.
Мечта Есенина об увековечении в монументе нашла свою реализацию. Сначала гроб с телом поэта обнесли вокруг памятника Пушкину на Тверском бульваре близ Страстного монастыря (а это именно те две реликвии, к которым при жизни обращался Есенин в стихотворении «Пушкину» и в действии почти ритуального характера – при написании вызывающих стихов на монастырских стенах). Потом среди пожеланий «в связи с увековечением памяти Есенина» в книжечке «Памятка о Сергее Есенине» (1926) было обозначено под пунктом 4: «Поставить памятник С. Есенину в Москве». [968] Действительно, в Москве, Рязани, Спас-Клепиках, с. Константиново, с. Дивово, Санкт-Петербурге, Туле, Орле, Липецке и других городах и поселках по прошествии разного времени были установлены памятники и парковые скульптуры и названы улицы в честь Есенина.