Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Это наблюдение о двойственности сосуществования человека с фито-зоо-сообществом призвано упразднить расхожее мнение об исключительной пользе единства человека с царством зверей и растений (природным миром), однако не отрицает идеи необходимости и нерасторжимости общих природных уз. Только Есенин прописал идеи дружественного или, наоборот, враждебного сосуществования человека с растительными и животными персонажами наиболее выразительными художественными средствами.
Тело в целом и разные его органы (причем Есенину неважно – в живом или посмертном виде) притягивают к себе мельчайшие земные частички и аккумулируют пыль: «Купая тело в ветре и пыли » (III, 12); « Лица пыльны, загорелы » (I, 54).
Современный исследователь Л. Ягустин в дефинициях «телесного» семантического ряда расценивает сущность есенинских произведений революционной тематики: «Близкие к природе, подчеркивающие телесность понятия напоминают настроение, мироощущение средневековых мистерий и балагана, намеренно созданный мир антимира, как в поэмах “Пантократор” или “Песнь о хлебе”. Антимировский характер проявляется не только в снижении и ухудшении фразеологии, но в поэме “Песнь о хлебе”, например, в антипоэтике, когда автор создает “ кровавую пародию” на поэтику “Слова о полку Игореве”…» [1043] (курсив наш. – Е. С. ).
Кровь как ведущая жизненная субстанция
Неразложимость души и тела для живого человека во многом основана на субстанции крови. Кровное родство передано у Есенина буквально, с применением понятия крови: «Так и мы! Вросли ногами крови в избы» (III, 10 – «Пугачев», 1921). Антитеза понятий кровного и духовного родства заменена Есениным в стихотворении «Поэтам Грузии» (1924) представлением о вненациональном единстве литературной братии: «Поэты – все единой крови » (II, 111). Применительно к творческим людям, глубоко чувствующим и искренне воспринимающим мир, дано определение особого состава крови у поэтов: « Кровью чувств ласкать чужие души» (I, 267 – «Быть поэтом – это значит то же…», 1925).
Говоря о человеческой крови как общеприродной субстанции, Есенин в «Ключах Марии» (1918) поясняет при помощи этиологического (генетического) мифа идею происхождения человека от Вселенной, ссылаясь на строку из «Голубиной книги»: « Кровь от черного моря» (V, 195) и на мысли Даниила Заточника и индийские «Веды» – со сравнением: « кровь , иже память воды» (V, 196). Далее Есенин разовьет метафору «водянистой крови» в образ потерявших надежду и обездоленных людей или их противоположности: «Наша кровь – не башкирские хляби» (III, 36 – «Пугачев», 1921); «Как пруд, заплесневела кровь их» (II, 104 – «Русь уходящая», 1924). В ином сопоставительно-аллегорическом плане – бытовом и одновременно высоко духовном (идущем от библейских понятий «хлеба насущного» и «хлеба небесного») – Есенин ранее представил персонажа: «Кис Анисим на печи, как квас старый, да взыграли дрожжи, кровь старая; подожгла она его старое тело …» (V, 65 – «Яр», 1916).
Отчетливый зрительный образ, по силе своей метафоричности сопоставимый с мифологическим, будто бы заимствованным из древнего атмосферного мифа, создан Есениным вполне самостоятельно, хотя и под несомненным влиянием фольклорных песен и частушек: «Эх, любовь-калинушка, кровь – заря вишневая» (I, 217 – «Песня», 1925).
Образ крови как красных цветов также генетически восходит к фольклору – к жанрам предания и сказа. Приведем показательный фрагмент записей чуть более позднего времени – фольклора Великой Отечественной войны: «…где наши соколы за правое дело пали, там кровь их честная в землю впиталась, по капельке, по жилочке в зерна собралась, и цветы из зерен этих кровавые выросли». [1044] Есенин применительно к уличным боям 1905 г. писал: «С затылков и поясниц // Капал горячий // Мак » и «Видал на снегу // Цветы » (III, 146 – «Поэма о 36», 1924). Эти строки восходят к стихотворению «Цветы казненных» (1917) И. И. Ионова (наст. фам. Бернштейн). [1045]
В «Балладе о двадцати шести» (1924) Есенин продолжил нить рассуждений об этиологии «крови» из земного организма и применил лексему «кровь» при создании сравнения-метафоры: «Нефть как черная // Кровь земли » (II, 119). Оригинальная идея уподобления человеческих кровеносных сосудов техническому средству перемещения жидкости – например, водопроводу, с которым Есенин впервые познакомился в Москве и Петрограде, далее видел во всех крупных городах Европы и США; или нефтепроводу, который поэт лицезрел в Баку, – все это породило есенинский окказионализм: «Не трепещу // Кровопроводом жил» (IV, 214 – «Капитан Земли», 1925).
У Есенина имеется еще одно интересное образное построение, основанное на уподоблении неживой природы тварному миру, созданное при помощи окказионализма – производного от лексемы «кровь» и равнозначного глаголу «окровавить»: «Красный костер окровил таганы, // В хворосте белые веки луны» (I, 64 – «Черная, потом пропахшая выть!», 1914).
Изобилие реальной крови как результата побоища, в котором наши предки полегли в схватке с иноземцами, показано в «Песни о Евпатии Коловрате» (1912, 1925) – с использованием диалектных словоформ: «Ой, текут кровя сугорами… // Разыгрались злы татаровья, // Кровь полониками черпают» (II, 175). В меньшем объеме результаты кровавых побоев, нанесенных односельчанином, запечатлены в стихотворении «Хороша была Танюша, краше не было в селе…» (1911): «Алым венчиком кровинки запеклися на челе…» (I, 21).
Есенин верил в идею различения национальностей по признаку крови: «Для русского уха и глаза вообще Америка, а главным образом Нью-Йорк, – немного с кровью Одессы и западных областей» (V, 171 – «Железный Миргород», 1923). (Об образе крови также см. ниже.)
Телесность как мерило общности человека и животного, растения, космоса
Телесность у Есенина – показатель общности человека и животного, а в метафорическом смысле – еще и растения. В телесном виде представлены даже родная планета и природа в целом: см. выражения-клише «стереть с лица земли», «отдыхать на лоне природы» и др. Поэтому Есенин пользуется одними и теми же понятиями (и лексемами как их воплощениями) для создания единого образного ряда многоликой природы. Например, голова имеется у человека и домашних животных: «Не удалось им на осиновый шест // Водрузить головы моей парус» и «В такую непогодь собаки, поджав хвосты, // Боятся головы просунуть за порог» (III, 7, 19 – «Пугачев», 1921).
Есенину божество (в оригинальном авторском понимании единого и вездесущего Бога) представляется в антропоморфном виде, что всячески подчеркивается с помощью различных средств «поэтики телесного» – в частности, в сопряжении космического и природно-географического начала с божественным:
О Боже, Боже, эта глубь —
Твой голубой живот .
Златое солнышко, как пуп ,
Глядит в Каспийский рот
(I, 141 – «О Боже, Боже, эта глубь…», 1919).
Земное буквально отражается в небесном через тело и его части – наиболее доступные меры всех вещей и даже отвлеченных понятий. Тело человека выступает в качестве точки отсчета при изначальном миростроительстве , продолжает применяться как удобная единица соизмерения всех предметов, земных и небесных реалий. Человеческое тело – аналог анатомии Земли , оно организует топонимику в пространстве, присваивает ландшафтам имена и раскладывает географические названия на картах. Через сопоставимость с человеческим телом рассматривается в мифологиях мира и унаследовавших их сюжетику и образность литературах происхождение Земли.