Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Идея сконцентрированности Вселенной в человеческой фигуре, воплощения космоса в человеке, отражения космической структуры в биологической телесности просматривается в композиционной продуманности и завершенности, многослойности народного костюма. Так, бытовавший в Константинове и известный по одеянию Капитолины Ивановны Смирновой, запечатленной на групповой фотографии 1909 года (VII (3), 115, № 1), традиционный женский костюм включал в себя множество «вселенских знаков». Лучезарное солнце представлено почти шарообразно повязанным платком; белой дымкой тумана спускается с плеч белый шушпан; багряная заря пробивается красным вышитым узором на вороте рубахи и ее оплечьях, спрятанных под верхним одеянием; подобен струям благодатного ливня, проливающегося с небес, темно-синий («кубовый») в мелкий цветочек фартук-«занавеска»; распаханному на борозды черноземному полю уподоблены клетки темной понёвы. Элементы одежды маркируют скрытые под ними части человеческого тела, высвечивают их равновеликость космическим объектам.
Компоненты одежды подчеркивает исконное ее назначение – защищать от неблагоприятных воздействий погоды, прикрывать человеческое тело от посторонних глаз, символизировать принадлежность хозяина к определенному социуму и украшать человека, поэтому названия составных элементов народного костюма соотносятся с частями тела: зарукавник, косник . Уподобленная стихийным проявлениям природы, ее естественной цветовой гамме образность народного костюма запечатлена в строках есенинской «Плясуньи» (1915): « Зарукавник – словно снег. // Смотрят с завистью подружки // На шелковы косники » (IV, 114).
Тело – единица соответствий, соположений, сравнений; оно выступает мерилом родства всего и всех . Для «телесной поэтики» Есенина характерно наличие «постоянных поз», то есть изображение типических телодвижений, часто повторяющихся в разнообразных вариантах. Такое варьирование удачно найденных поворотов тела напоминает фольклорные решения, касающиеся размещения героя в пространстве, и, вероятно, опирается на народно-поэтическое моделирование топографической позиции персонажа. К одной из таких частотных поз относится помещение есенинского божественно-метеорологического персонажа с человеческой фигурой на небеса, откуда он свешивает ножки с тучи: «И вечер, свесившись над речкою , полощет // Водою белой пальцы синих ног » (I, 79 – «Голубень», 1916); «Солнышко утром в колодезь озер… Свесило ноги оно на бугор» (I, 93 – «Пропавший месяц», 1917).
Зеркальность двухчастной пейзажной композиции придает наличие в ней зримых признаков двух антропоморфных фигур, как бы тянущихся навстречу друг другу – сверху вниз, причем одна из них мифо-метеорологи-ческая, а вторая – христианско-божественная, с типичным знаком благословения и обращенности к Богу, людям и миру: «И со щек заката // Спрыгнут скулы – дни» и «Где вздымает длани // Новый Симеон» (I, 107 – «Тучи с ожерёба…», 1917). Аналогичный принцип построения мира, в котором горизонт разделяет вселенную на две симметричных половины – небесную и земную, зеркально отображенные по отношению друг к другу, дан в сопоставлении космических волос Богородицы и человека. Итак: «О Дево // Мария! – // Поют небеса. – // На нивы златые // Пролей волоса » и « Созвездий светит пыль // На наших волосах » (II, 42 – «Октоих», 1917).
Есенин сообщал божественно-метеорологическим персонам телесные признаки, общие для человека и зверя, но в конкретном воплощении характерные именно для животных или вообще фантастические. Так в стихотворении «Пропавший месяц» (1917) создавалась особая фигура Солнца, похожая на природу фантазийного чудища с непропорционально огромными ушами и веками: рыболов поймал солнышко в реке – « Уши коленом примял. // Вылез и тихо на луч золотой // Солнечных век привязал» (I, 94).
Менее объемным, но, тем не менее, укладывающимся в рамки земной масштабности выглядит описание реки, обладающей человеческим лицом, психологически изменчивым и эмоционально-впечатлительным, с оттенком орнитоморфности: «Задрожали губы Трубежа, // Встрепенулись очи-голуби …» (II, 193 – «Сказание о Евпатии Коловрате», 1912). По мысли Есенина, Богу в его антропоморфном виде вселенского рыболова внимает природно-пейзажный персонаж, изображенный с помощью наиболее выразительных элементов портрета: «И вершами бросаешь дни // В зрачки озерных глаз » (I, 141 – «О Боже, Боже, эта глубь…», 1919). Поле у Есенина снабжено глазами и пищеварительным трактом: «Стынет поле в тоске волоокой , // Телеграфными столбами давясь » (I, 157 – «Мир таинственный, мир мой древний…», 1921). И сама земля имеет признаки человеческой телесности: «Открывай, земля, им грудь !» (II, 15 – «Микола», 1915).
Тень от тела человека
Телесная поэтика Есенина примечательна тем, что человек и вообще любой значимый персонаж обладает двумя фигурами: 1) объемной, заключающей в себе живой организм, и 2) плоскостной, то есть тенью. Причем тень не менее реальна; она обладает многими составными частями из числа имеющихся у тела – головой, руками, ногами; тень может передвигаться, складывать позы и жестикулировать, даже обладает мимикой. Единственное, чем тень отличается от человека, – она не оставляет следа (в прямом и переносном смысле – никакого памятного деяния) после себя: «Знаю я – они прошли, как тени » (IV, 238 – «Ты меня не любишь, не жалеешь…», 1925).
Другое дело – тень непостоянна: она исчезает при неясном свете – в пасмурную погоду. Однако тень способна разорвать связь с телом, покинуть его, уйти от первоначального своего хозяина и переметнуться к новому. У тени возникает собственная судьба, не зависимая от тела и личности первого ее владельца. Судя по стихотворению Есенина «День ушел, убавилась черта…» (1916), непонятно, кто распоряжается кем – человек тенью или наоборот:
Где-то в поле чистом, у межи,
Оторвал я тень свою от тела.
Неодетая она ушла,
Взяв мои изогнутые плечи.
Где-нибудь она теперь далече
И другого нежно обняла.
Может быть, склоняяся к нему,
Про меня она совсем забыла
И, вперившись в призрачную тьму,
Складки губ и рта переменила (IV, 148–149).
И в том же стихотворении словосочетание «черная тень» в заключительных строках обретает двойное значение физического нездоровья и траура, вызванного влиянием той же самостоятельной тени, отделившейся от тела: «Я целую синими губами // Черной тенью тиснутый портрет» (IV, 149).
В народном мировоззрении тень уподоблена человеку и равнозначна ему, поэтому служит предметом святочных гаданий. Жительницы с. Константиново рассказывали: «И валялись: на снег повалúмся – куда тень наша покажет? В какую сторону? Если на север покажет, значит, я в холодную страну выйду замуж… <…> А север, это вот моя тень легла, например, на север, то значит, я в дальний край выхожу замуж, в дальний край. Это ночью!». [1063] Другой смысл гадания по тени – узнать о характере будущего мужа (жены – для парней): не будет ли супруг драчливым. Старожилы привели воспоминание о подшучивании старшего поколения над молодежным гаданием: «На снегу в сад руки раскинешь. Папаня (отец) подглядел: пошёл к жениху и всю тень исхлыстал палкой: жена будет бить». [1064] У Есенина оживает тень от ели – древесная тень, уподобленная человеческой, имеющая руки: «Под окном от скользких елей // Тень протягивает руки » (I, 95 – «О товарищах веселых…», 1916). Лесная тень осознается как божественная: « Тень Господня над бором ползает» (V, 113 – «Яр», 1916).
Народное понятие «загробной тени» у Есенина может сокращаться до слова «тень» – в полном согласии с известным поэту определением «душа – тень» [1065] из «Введения в психологию» Вильгельма Вундта (в пер. 1912 г.). У Есенина лирический герой готов стать тенью ради посмертного сопровождения своего друга: «Клянусь, что тенью в чистом поле // Пойду за смертью и тобой» (IV, 133 – «Еще не высох дождь вчерашний…», 1916). В «Пугачеве» говорится о блуждающей душе убиенного Петра III, также воплощенной в призраке, ходячим скелетом являющимся людям: «Эта тень с веревкой на шее безмясой» (III, 25).