Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Есенин как исходную данность устанавливает зависимость телесных сочленений человека с мирозданием, рассматривает строение человеческого тела как аналог обустройства Вселенной: «Туловище человека не напрасно разделяется на два световых круга, где верхняя часть от пупа подлежит солнечному влиянию, а нижняя – лунному. Здесь в мудрый узел завязан ответ значению тяготения человека к пространству…» (V, 209 – «Ключи Марии», 1918).
Есенин приводит два зеркальных типа этиологического (генетического) мифа – о происхождении человека из Земли и наоборот. Вот два есенинских образца рассуждений о создании человека из вселенски-земного материала. Первое: «Разбираясь в узорах нашей мифологической эпики, мы находим целый ряд указаний на то, что человек есть ни больше, ни меньше, как чаша космических обособленностей. В “Голубиной книге” так и сказано:
У нас помыслы от облак Божиих…
Дух от ветра…
Глаза от солнца…
Кровь от черного моря…
Кости от камней…
Тело от сырой земли…»
(V, 195 – «Ключи Марии», 1918).
Сравните: аналогичное олицетворение божества высказано в «Поэтических воззрениях славян на природу» (1865–1869) А. Н. Афанасьева: «По указаниям, сохраненным для нас в высшей степени любопытным стихом о “Голубиной книге”, такое воззрение, общее всем индоевропейским народам, не чуждо и славянам: солнце красное (читаем в этом стихе) от лица божьего, млад светёл месяц от грудей божиих…». [1046] Есенин, ступив на путь теоретизирования, отталкивался в своих философских построениях от мифа первотворения, облаченного в ткань духовного стиха, и привел оттуда цитаты в доказательство правильности собственных рассуждений.
Второе наблюдение Есенина: «Индия в Ведах через браман утверждает то же самое, что и Даниил Заточник: “Тело составляется жилами, яко древо корением. По ним же тече секерою сок и кровь, иже память воды”» (V, 196). Есенин полагает генезис тела первочеловека от природных реалий вполне возможным, а в каждой национальной культуре имеются свои особенности происхождения телесности, изначально возникшей из разных первоматериалов.
У Есенина имеется и обратный пример мифа – о возникновении Земли из тела человека: «Эдда построила мир из отдельных частей тела убитого Имира» (V, 196). Вселенского масштаба круговорот веществ в природе вовлек в строительство нашей планеты фигуру человека-первопредка, посмертно распавшегося на удобные строительные детали.
Можно предполагать, что Есенин в этом утверждении опирался на фрагмент статьи «О народной поэзии в древнерусской литературе (Речь, произнесенная в торжественном собрании Московского университета 12 января 1859 г.)» Ф. И. Буслаева: «По мифологии северной, два господствующих поколения мифических существ – великаны (турсы, ионты) и боги асы – ведут свое происхождение от двух космических начал: от чудовища Имира, тело которого пошло на построение всего мира, и от коровы Аудумблы. От Имира произошли великаны с карликами, а от Аудумблы – асы». [1047]
«Телесность растения» как аналог человеческого тела
Есениноведы, рассматривавшие «древесные образы», «цветочные образы» и находившие «растительные двойники» поэта, расценивали их как самостоятельные персонажи (хотя зачастую иносказательного и аллегорического толка), не сводя к символике телесности. В. С. Титова в статье «Цветы в поэзии С. А. Есенина» высказывает мысль по поводу символического родства между цветами и людьми (но опять-таки без внимания к возможной цветочно-телесной ипостаси): «…порой границы реального настолько размываются, что стираются переходы <от> цветка к любимой женщине». [1048] Л. Д. Назарова в статье «Внутренний конфликт личности сквозь призму восприятия природы (психолого-натуралистический анализ поэзии С. А. Есенина)» [1049] указала «видовой состав растений, упоминаемых в стихах Есенина», подразделив их на две большие группы – «травянистые растения» (в том числе и культурные) и «кустарниковые и древесные растения». Автор произвела подсчет и привела полученные результаты: 39 и 28 названий, соответственно, каждое из которых встречается в поэзии Есенина от 2 до 39 раз. М. Н. Капрусова в диссертации «Мифологические, фольклорные, религиозные темы в поэзии С. Есенина (Поэтика дерева)» уделила самое пристальное внимание шести не самым частотным деревьям, мотивируя свой выбор их «устойчивой мифологической, фольклорной или религиозной семантикой». [1050]
Однако сочинения Есенина дают возможность полагать, что именно семантика человеческой телесности заложена в основу одушевления природы, очеловечивания растений. Девушка-березка со всеми особенностями девического стана и прически, а не просто дерево (даже персонифицированное), изображена в «Моем пути» (1925). И пусть лирический герой приоритетом выдвигает березу перед девушкой, однако критериями для сопоставления служат все-таки прелести женского тела:
Зеленокосая,
В юбчонке белой
Стоит береза над прудом.
Уж и береза!
Чудная… А груди…
Таких грудей
У женщин не найдешь (II, 164).
Такой принцип поэтического параллелизма идет от фольклора и уходит корнями в тысячелетнюю древность. Но и в начале ХХ века современник Есенина религиозный философ В. В. Розанов в монографии «Люди лунного света: Метафизика христианства» (СПб., 1913) уподобил дерево и цветок эротическим органам человеческого тела и одновременно мужской и женской душе:
Мужская душа в идеале – твердая, прямая, крепкая, наступающая вперед, напирающая, одолевающая, но между тем ведь это все – почти словесная фотография того, что стыдливо мужчина закрывает рукою!.. Перейдем к женщине: идеал ее характера, поведения, жизни и вообще всего очерка души – нежность, мягкость, податливость, уступчивость. Но это только – названия качеств ее детородного органа. Мы в одних и тех же словах, терминах и понятиях выражаем ожидаемое и желаемое в мужчине, в душе его и биографии его, в каких терминах его жена выражает наедине с собою «желаемое и ожидаемое» от его органа… <…> Он <мужчина> – дерево, а без запаха; она – цветок, вечно пахучий, далеко пахучий. Каковы души, таковы и органы! [1051]
Неизвестно, читал ли Есенин труд В. В. Розанова, однако ему несомненно была знакома условная символика цветов, согласно которой в европейской дворянской культуре белая лилия традиционно считается символом невинного девичества, алая роза – знаком Богоматери и т. д. Поэтому правомочно предлагаемое наблюдение: лирический герой Есенина (его «образное Я») уподоблен клену согласно конституционным особенностям мужской фигуры, образ «девушки в белой накидке» корреспондирует с цветущей кипенью черемухи и соотносится с девическим станом и т. д.
В Европе (к коей принадлежит и Россия) с давних пор узаконен «язык цветов». Он был популярен и в есенинское время. А. Б. Мариенгоф, друг Есенина, запечатлел фрагмент «говорящей» цветочной символики на собственном примере:
На углу Столешникова я купил букет сирени и преподнес своей узаконенной подруге.
Она улыбнулась: «Белая! Белая сирень! Символ моей чистоты и невинности?» – «Именно». – «Спасибо, Длинный. Я обожаю язык цветов. Никогда, пожалуйста, не преподноси мне желтых роз. Я ненавижу ревновать». [1052]
В свете приведенного диалога становится более ясным есенинский акцент на художественный образ цветущей сирени (правда, без указания ее цвета) в саду «Анны Снегиной» (1925) и в других произведениях, соотношение сиреневых кистей с обликом героини.
В «Анне Снегиной» образ сирени становится рефреном: «Иду я разросшимся садом, // Лицо задевает сирень » (III, 164, 187); кроме того, применены дериваты, образованные от этой лексемы и еще сохраняющие с нею прямую смысловую связь: « Сиреневая погода // Сиренью забрызгала тишь» (III, 168).