Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Глава 7. Поэтизация телесности: «Телесная душа» и составляющие тела
«Телесная душа» у Есенина
Представление о человеческом теле находится в оппозиции к рассуждению о душе: исторически сложилась известная дихотомия – «тело/душа» (вариант «тело/душа/дух»), «телесное/духовное». Понятие тела более широко и разветвлено: оно включает в себя множество составных частей, иерархически упорядоченных и многоуровневых (голова, туловище, руки-ноги, кровь, пот и т. д.). Оно также значительно шире распространено в разных областях знаний и в сфере идеологии: составляет основу материалистического взгляда на мир и является цельным и неделимым предметом изучения в биологии, медицине и подобных гуманитарных отраслях. Философ-идеалист А. Ф. Лосев в «Диалектике мифа» рассуждал о проблеме мифа и личности, поданной посредством соотношения души и тела через частные проявления телесности: «Всякая живая личность есть так или иначе миф… <…>…Потому что она осмыслена и оформлена с точки зрения мифического сознания. Неодушевленные предметы, напр., кровь, волосы, сердце и прочие внутренности, папоротник и т. п. – тоже могут быть мифичными, но не потому, что они – личности, а потому, что они поняты и сконструированы с точки зрения личностно-мифического сознания». [1074]
Наличие у живого человека одновременно души и тела дает возможность в литературном творчестве порождать определенные художественные качества, поэтические составляющие произведений, восходящие к разным первоистокам. Так, понятие тела породило натурализм, физиологичность, чу-ственность, ощущения; представление о душе развило психологический настрой, исповедальность, сокровенность, эмоциональность, настроение в художественных сочинениях.
В разных религиях первичность тела или души решается неодинаково. Есенин, будучи православным (даже при невероятном упоминании о деде как старообрядце), учившийся в Земском четырехгодичном училище в с. Константиново и во Второклассной учительской школе в с. Спас-Клепики (с обилием богословских дисциплин в учебном курсе и с наличием молельного дома в селе – признанном центре рязанского старообрядчества), должен был верить в христианское учение о теле как вместилище души и потому полагать тело вторичным в мировоззренческом аспекте. В «Библейской энциклопедии: В 2 кн.» (1891) отмечается:
Св. Писание дает полные и подробные сведения о человеке: о его происхождении и духовной его природе, о теле его и высоком совершенстве его органов. <…> Но тело с его органами составляет только внешнюю, видимую сторону состава человеческого, невидимую же и духовную сторону составляет душа, существо совершенно отличное от тела, возвышающееся над ним и над всею видимою природою своими особенными совершенствами и преимуществами. <…> Созданная по образу Божию, она должна уподобляться в своих совершенствах своему Первообразу. [1075]
Однако в творчестве Есенина при достаточно частом упоминании души она получает неоднозначную и зачастую неканоническую трактовку. Более того, душа оказывается материализованной в конкретном обличье, уподобленной различным объектам (точнее, субъектам) «тварного» мира. (По мнению Игнатия Брянчанинова, душа материальна.) Общее в есенинских вариативных реализациях души заключается в их одухотворенности, исходящей еще из библейского смысла: «И вдунул Бог душу…». Подобным фразеологизмом, идущим от библейского миропонимания (а также речевым штампом, построенном на телесном эвфемизме), неоднократно воспользовался Есенин в «Яре» (1916): «а он, бедняга, впился зубами в землю, да так… и Богу душу отдал » и «забилась старуха головой о стенку и с пеной у рта отдала Богу душу » (V, 51, 105). Этот же фразеологизм применил также А. Б. Мариенгоф в «Романе без вранья» (1927), описывая путешествие по Крыму и иронически отзываясь о М. Молабухе – то есть о Г. Р. Колобове, их общем с Есениным друге: «…в благостном сосредоточении лег на койку отдавать богу душу . Души не отдал, а животом промучился ». [1076]
В согласии с христианским вероучением, душа вовлечена в тело, размещена в нем подобно животворному огню в хрупком сосуде, но вместо непостижимой абстракции она у Есенина изображена как имеющая вполне зримый облик и анатомическую топографию, координаты конкретного расположения в телесной оболочке. Так, в поэме душа представлена неким маленьким самостоятельным персонажем, родственным большому герою природного мира: «Оттого, что в груди у меня, как в берлоге, // Ворочается зверенышем теплым душа » (III, 21 – «Пугачев», 1921). Далее Чумаков говорит Бурнову, убеждая его в правомочности замышляемого предательства Пугачева, которого он символически изображает посредством описания разложившейся (!) души: «Что жалеть тебе смрадную холодную душу, – // Околевшего медвежонка в тесной берлоге?» (III, 41). Следовательно, сопоставление есенинских приемов метафоризации души позволяет обнаружить уникальное авторское понимание ее сущности, которое идет уже вразрез с христианским вероучением. У Есенина душа – это зверек-детеныш, она материальна и потому смертна, однако она национальна по своей сути (почему и представлена исконным русским символом – медведем; почитание медведя другими нациями – вопрос иного плана).
Образ медведя, в которого оборачивается человек, известен из волшебных сказок и быличек. Поразительно, но он до сегодняшнего времени продолжает бытовать в несказочной прозе с. Константиново: «Одна вот моя подруга выходила замуж. <…>…Он её взял, молодую-то, и обнял её. <…> А одна ему так вот по плечу <похлопала> и говорить: “Что ты уцепился, как медведь !” Всё! На второй день моя подруга не садится за стол: как вот увижу – он медведь и медведь ! <…> И всё – и так разошлися они – от его: прям вот, говорить, медведь и медведь ». [1077] Следовательно, выявляется глубокая закономерность представления Есениным человеческой души именно в облике медвежонка.
Кроме представления души в зверином обличье, она у Есенина явлена в антропоморфном (точнее, волшебно-сказочно-человеческом) облике, оказывается одновременно конкретно опредмеченной и бессмертной: « Душа наша Шехерезада . Ей не страшно, что Шахриар точит нож на растленную девственницу, она застрахована от него тысяча одной ночью корабля и вечностью проскваживающих небо ангелов» (V, 213 – «Ключи Марии», 1918).
Об очеловеченности души как характеристике конкретного человека свидетельствует высказывание Есенина в народной манере, записанное Львом Клейнбортом: «Да еще об С. Д. Фомине, стихи которого вышли с предисловием Н. А. Рубакина: “А! Живая душа на костылях …”». [1078] Вариант подобного народного выражения приведен г-ном Востоковым в подборке «Пословицы и поговорки, собранные в Рязанском, Михайловском и Зарайском уездах Рязанской губернии, существующие во всяких классах народонаселения» (1890): «А!.. Моё почтение, – живая душа на палочках». [1079]
Опредмеченность и самостоятельность души, ее подчиненность Богу и возможная продажность сатане и в какой-то мере независимость заметны в подборке народных поговорок и пословиц г-на Востокова: «Делай, как Бог на душу положит»; «Закукуешь, как кукушка, чуть не выскочила душка »; «Нарвёшься на такое дело, что держи крепче душу и тело »; «Русская душа нараспашку, раскошеливайся»; «Торговой божбе нельзя веры давать, лишь бы купили, – они готовы душу продать»; «Хотя часто бываю бита, зато душка сыта»; «Чужая душа – потёмки». [1080]
Душа, по Есенину, также может быть парадоксально неодушевлена, но иметь опредмеченную природу, причем не явную, а поданную в сравнительном плане: «Тяжелее, чем камни , я нес мою душу » (III, 30, «Пугачев»). Сравните в «Яре»: «… камни с души своей скинаю» (V, 114); библейское выражение «время разбрасывать и время собирать камни»; народный фразеологизм «держать камень за пазухой»; этимология имени Петр = камень , проявленная и развернутая в «Пугачеве»; [1081] исследовательская находка Г. М. Сердобинцевой [1082] насчет решительного действия ответа именно персонажа по фамилии Кирпичников «Пусть пулями расскажут пистолеты» (III, 16), застрелившего Траубенберга как бы в ответ на народные чаяния, высказанные сторожем, – «Нам нужен тот, кто б первый бросил камень » (III, 11). Здесь явно прослеживается синонимия «кирпич – камень», словно бы идеологически оправдывающая этимологию фамилии реального исторического лица – Кирпичников .
По смерти человека душа отправляется к Богу, наделившему ею первочеловека, – эта мысль выражена в стихах «На камень голову склонила // И Богу душу отдала» [1083] из «жестокого романса» «Любила я милого» (с. Любовниково Касимовского р-на), где любопытна постановка рядом понятий «камень» и «душа» в кладбищенском мотиве. В «Стране Негодяев» (1922–1923) Есенин описал поминальный обычай: «Молчат только те – на погостах, // На ком крепкий камень и крест» (III, 95). До сих пор на рязанских кладбищах, в том числе в с. Константиново и г. Спас-Клепики, сохранилось обыкновение класть булыжник (небольшой валун, размером чуть больше кулака) рядом с крестом на могиле или посередине, а памятную плиту иногда устанавливать в противоположном конце – в головах покойника. [1084] На соседних территориях – в Гуслицах (южная часть Орехово-Зуевского р-на) и Егорьевском р-не Московской обл. – также сохранился обычай класть камни на могилы, что исследователи относят к старообрядчеству. [1085]