Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
По отношению к ребенку (даже в иносказательном, аллегорическом плане) Есенин применяет уменьшительно-ласкательное словечко с соответствующим «малоразмерным» эпитетом – «тельце»: «Мы должны кричать, что все эти пролеткульты есть те же самые по старому образцу розги человеческого творчества. Мы должны вырвать из их звериных рук это маленькоетельце нашей новой эры, пока они не засекли его» (V, 210 – «Ключи Марии», 1918).
В крупном плане человеческое тело представлено фигурой и тушей : «И мне отвечает туша » (III, 158 – «Анна Снегина», 1925); о Ленине в одноименном отрывке сказано: «Он меня // Влечет не по своей фигуре » (II, 143). В этом кратком описании намечено скрытое противопоставление хлипкого тела (его части будут рассмотрены далее) и мощного духа. Поданная без гиперболизации фигура революционного вождя
В эпистолярном жанре тело с его внутренним наполнением, с упором на телесные внутренности названо Есениным «организмом» – в письме к Г. А. Бениславской от 20 декабря 1924 г. из Батума: «Только благодаря дьявольскому организму избежал воспаления легких» (VI, 193). Иносказательно тело представлено « в коробке мускулов » (V, 238) пролетария-поэта в заметке с условным названием «О сборниках произведений пролетарских писателей» (1918).
Тело также именуется туловищем. Следуя солярно-лунарной мифологической концепции, Есенин в «Ключах Марии» (1918) подразделяет человеческий остов на две части: « Туловище человека не напрасно разделяется на два световых круга, где верхняя часть от пупа подлежит солнечному влиянию, а нижняя – лунному» (V, 209). Туловище выступает как основной массив тела персонажа в «Яре» (1916): «Хвать старуху за горло и туловищем налег…» (V, 48).
Центральная часть легкой девичьей фигурки – стан с плечами – воспета Есениным в стихотворении «Не бродить, не мять в кустах багряных…» (1916) и изображена как сопричастная божественному сотворению тела жены из глины или ребра первочеловека со вдуванием Богом души: «Все ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи – // К светлой тайне приложил уста» (I, 73). Есенин читал в Библии: «И создал Господь Бог из ребра , взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. // И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей ; она будет называться женою: ибо взята от мужа» (Быт. 2: 22, 23). Мечта поэта о земном блаженстве – находиться у любимой девушки «В крепких объятиях стана » (I, 260 – «Воздух прозрачный и синий…», 1925).
Изменчивая физиология тела: плоть и скелет
Материальная (в смысле – вещественная) составляющая тела, его наполненность живительными земными соками и природным естеством именуется плотью . Анакреонтическое восприятие жизни было присуще Есенину: «Слишком я любил на этом свете // Все, что душу облекает в плоть » (I, 210 – «Мы теперь уходим понемногу…», 1924).
О запутанных метаниях множества людей и непонятных им самим, бесцельных передвижениях идет рассуждение в «Пугачеве» (1921): «И сколько их таких, // Как в решето просеивающих плоть , // Из края в край в твоих просторах шляется?» (III, 12). С наказанием плоти связан эсхатологический мотив, навеянный Апокалипсисом: «Смолой кипящею восток // Пролей на нашу плоть » (I, 141 – «О Боже, Боже, эта глубь…», 1919). Однако плоть способна действовать согласованно с разумом: «Я еще никогда бережливо // Так не слушал разумную плоть » (I, 147 – «Закружилась листва золотая…», 1918). И даже плоть может быть представлена телесной сущностью зернового злака, уподобленного человеку: «Никому и в голову не встанет, // Что солома – это тоже плоть » (I, 152 – «Песнь о хлебе», 1921).
В «Ключах Марии» (1918) Есенин рассматривал сущность искусства подобно устройству человеческой личности: «Существо творчества в образах разделяется так же, как существо человека, на три вида – душа, плоть и разум» и ввел понятие «образ от плоти » (V, 204). В статье «Быт и искусство» (1920) Есенин употребляет термин « плоть слова » (V, 218). В заметке с условным названием «О сборниках произведений пролетарских писателей» (1918) Есенин уравнивает поэтическое творчество с человеческой плотью и выделяет пролетарского поэта М. Герасимова в соответствии с выбранным критерием – «ярко бросающий из плоти своей песню» (V, 238).
Тело, плоть любого человека покрыты эпидермисом, но Есенин обращает внимание только на нежную кожу (девичью, женскую, юношескую), на которую сама природа наносит свой естественный узор: « С алым соком ягоды на коже » (I, 72 – «Не бродить, не мять в кустах багряных…», 1916); « Запах трав от бабьей кожи // На губах моих я слышу» (I, 95 – «О товарищах веселых…», 1916); «Твоя обветренная кожа // Лучила гречневый пушок » (I, 97 – «Весна на радость не похожа…», 1916). Поразительно, но Есенин внимательно присматривался к коже (всегда исключительно нежной и несущей на себе следы воздействия растений) только в 1916 году, а в дальнейшем почти перестал интересоваться состоянием кожных покровов. Гипотетически просматривается «хлыстовский код» [1106] в строках: «Быть поэтом – это значит то же… // Рубцевать себя по нежной коже » (I, 267 – 1925).
На коже заметны водянистые выделения физиологических отправлений тела, которые Есенин не относит к области биологически низкого, а наоборот, поэтизирует их, сравнивая с церковным маслом и медом: «Стирая пот свой, как елей» (IV, 146 – «Без шапки, с лыковой котомкой…», 1916); «Слаще меда пот мужичий» (IV, 136 – «Даль подернулась туманом…», 1916).
Утрата телесности ведет к смерти, и взамен образа тела появляется скелет. Понятие тела, как уже отмечалось, разложимо на дихотомию «живое/ мертвое тело» и, соответственно, влечет за собой образы туловища и скелета. Есенин упоминает и половинчатое состояние человека, пограничное между жизнью и смертью: « Полутруп, полускелет » (I, 228 – «Не вернусь я в отчий дом…», 1925). Эстетическая категория ужасного во многом построена на символике умирания и умерщвления, разложения человеческих останков, на живописании скелетов, черепов и костей, на изображении восставания из могил мертвецов и их проникновения в мир живых людей. Основанием для создания подобных картин могли послужить библейские, литературные и фольклорные традиции, сошедшиеся на перекрестье индивидуально-авторского восприятия страшного мира: это символика Апокалипсиса, поэтика романтизма и, прежде всего, «готического романа», линия декаданса в Серебряном веке и сюжетика быличек и «страшных историй», композиция необрядовой песни об изготовлении чаши из черепа изменщика, поверья о выходящих из могил колдунах в устном народном творчестве. Есенин в «Пугачеве» отдает дань увлечению замогильными страстями и ужасами ходячих скелетов, создавая в эсхатологическом ключе пространные описания загробных похождений невинно убиенных:
Эта тень с веревкой на шее безмясой,
Отвалившуюся челюсть теребя,
Скрипящими ногами приплясывая,
Идет отомстить за себя,
Идет отомстить Екатерине,
Подымая руку, как желтый кол,
За то, что она с сообщниками своими,
Разбив белый кувшин
Головы его,
Взошла на престол
(III, 25 – «Пугачев», 1921).
«Посудный код» тела
Образы кухонной посуды, будучи описаны Есениным как сделанные из человеческих голов, создают полное представление о конечном торжестве смерти: «Разбив белый кувшин // Головы его» и «могильщик, // Который, череп разложив как горшок , // Варит из медных монет щи» (III, 25, 27 – «Пугачев», 1921). Тот же по существу образ содержится в «Песни о Евпатии Коловрате» (1912, 1925): « Отешит череп батыря // Что ль на чашу на сивушную » (II, 179).
Содержательная схема изготовления посуды из головы заимствована поэтом из сюжета народной необрядовой песни – например, из «Ни сиди девка долга вечиром…» из д. Чернышевка Данковского у. (1885), где героиня грозит молодцу:
Я из рук, из ног скóмью сделаю, Я из тела твоего – пирагов напику, Я из крови твоей – пива наварю, Я из мозга твово – вина накурю, Я из галавы твоей чару вытачу… [1107]
О. П. Семенова-Тян-Шанская по наблюдениям на юге Рязанской губ. (д. Мураевня Данковского у. и окрестности) в 1914 г. сделала вывод: «Относительно осколков старины известно, что сохраняется до сих пор не мало совершенно доисторического: жива еще песня о том, как невеста велела своим братьям зарезать своего жениха (возлюбленная – милого) и устроила пир, напекла из его тела пирогов, накурила из его мозгу вина и т. п.». [1108]
Анна Маймескулова находит последовательно выраженный в сочинениях Есенина «посудный код» и тоже усматривает его истоки в фольклоре (в частности, в загадках). Ни слова не говоря о «телесном верхе» – человеческой голове, также сопрягаемой с посудой, эта польская исследовательница приводит множество примеров уподобления космических реалий (солнца, луны, неба, созвездия) – бытовым предметам (ведру, кувшину, черпаку водовоза) в творчестве Есенина. Отсюда следует вывод: «Кинетика “солнца-ведра”, опускаемого в “мир-колодец”, прочерчивает в пространственном континууме поэмы вертикаль с вектором ‘низ>верх’, от земли к небу, – закрепляемую мотивом цепи солнечных лучей, соединяющих землю с небом. Есенинская “золотая цепь” – вариант мифопоэтической золотой нити, верви, оси мира, радуги, соответствующих космической лестнице (ср. библейскую лестницу Иакова)». [1109]