Антропологические традиции
Шрифт:
Разумеется, возникает и реакция на такую подчиненность (subaltemity) — обычно в форме критики всех вещей, производных от гегемонии. Неудивительно, что эти обстоятельства формируют особый стиль социального мышления, свойственный бразильской интеллигенции. Большие усилия представителей социальных наук были направлены на то, чтобы разобраться и понять историческую природу, политические перипетии и социальные импликации этой проблемы. Это критическое отношение, часто принимающее марксистскую окраску, имело в качестве своего следствия уклонение от позитивистского стиля североамериканских или британских социальных наук. Бразильская антропология, развиваясь в очень тесном контакте с другими социальными науками с сильной политической традицией, развила иной этос. Это не означает, что позитивизм совершенно чужд для бразильских социальных наук; но когда он присутствует, он окрашен в иные цвета и находится под иными влияниями (Velho 1982).
Вовлеченность бразильских антропологов в политику не грозит их заботе об академической строгости. Качество их работы, как и повсюду в мире, меняется в зависимости от конкретной личности и учреждения, однако общей картиной будет то, что антропология в Бразилии вполне соответствует международным стандартам качества, сохраняя собственную ауру. Мы заражаемся различными влияниями и течениями, но не становимся их приверженцами навеки. Мы говорим на lingua franca антропологической теории, но сохраняем собственный акцент.
В современной бразильской антропологии именно индейская проблема стала средоточием политического внимания, и это при том, что лишь меньшинство антропологов проводит исследования коренных народов. Почему это так?
Из всех конкретных объектов в бразильских антропологических исследованиях именно коренные сообщества являются наилучшими представителями культурной инаковости. В исследовании индигенной группы антропологу не приходится создавать требуемую методикой дистанцию, как в случае работы среди крестьян, горожан или в других сегментах национального общества. Эта дистанция, гарантированная различиями в исторических процессах и традициях, облегчает работу этнографа, сокращая помехи, возникающие из-за слишком большой степени близости и знакомства с объектом. Таким образом, политическое участие в деле индейцев оказывается не столь тесно переплетенным с личной жизнью антрополога (как это бывает, например, когда феминистка изучает феминизм или гомосексуал — движение геев), чтобы повредить критическому чувству, столь необходимому для анализа.
И все же бразильские индейцы являются нашими Другими par excellence. Они — часть нашей страны, они — важный ингредиент в процессе строительства нашей нации и представляют собой одно из наших идеологических зеркал, отражающих наши фрустрации, тщеславие, амбиции и фантазии по поводу власти. Мы не рассматриваем их как настолько экзотических, далеких или загадочных, чтобы превращать их в буквальные «объекты» науки. Их человечность всегда осознаётся нами, их тяжелая ситуация — это наша историческая вина, а их судьба является в той же степени и нашей судьбой (Ramos 1998).
Я не говорю, что антропологи, изучающие индейцев, — единственные специалисты, вовлеченные в правозащитную деятельность в Бразилии, как и не утверждаю, что индейцы — единственная часть населения, заслуживающая такого внимания. Я лишь говорю, что «индейский вопрос» остается привилегированной областью для реализации проекта, объединяющего академическое исследование с политическим действием. Это именно так в силу того, что коренные народы представляют собой наиболее драматический пример людей, угнетаемых из-за их отличий, а точнее — в силу того, что культурные различия и социальное многообразие являются жизненным принципом или духом антропологии.
В Бразилии, как и повсюду, где антропология утвердилась в качестве особой области исследований, полевая работа стала основой этой дисциплины. Специфика научной карьеры в Бразилии определила собственную модель полевой работы, которая, в свою очередь, повлияла и на стиль антропологии, о чем уже говорилось. Кроме того, описанная выше критическая установка стала частью нашей университетской жизни и предрасполагает нас к тому, чтобы мы обращали особое внимание на политически важные аспекты полевой работы. Тщательное соблюдение академических стандартов выразилось в важных и оригинальных подходах к некоторым проблемам, представляющим интерес для профессии в целом. Для того чтобы полнее охарактеризовать контекст этого утверждения, представляется уместным обсудить условия, в которых обычно протекают полевые исследования в Бразилии, а также наиболее интересные достижения в исследованиях коренных народов.
Бразильские этнографы редко проводят в поле целый год без перерывов. Причины тому разные, но можно упомянуть три: ограниченное финансирование, ограничения на срок отсутствия на рабочем месте и известный среди нас, бразильских этнографов, синдром: «поле начинается на твоем заднем дворе».
Исследовательские фонды обычно выделяют слишком мало средств для продолжительного пребывания в поле, и, хотя эти финансовые ограничения были острее в 1950–1960-х годах, по сей день ситуация в целом не изменилась. Основная часть денег на исследования поступает от правительственных учреждений на федеральном уровне или на уровне штата, и их бюджеты меняются вместе с изменениями в политике финансирования.
Второй фактор, ограничивающий время, проводимое в поле, — это трудности с получением продолжительных отпусков. Университетские должности в особенности ограничивают исследователей за счет расписания, предоставляющего им 45-дневные каникулы как максимум и лишь в некоторых случаях дополнительный академический отпуск на один семестр. Другие способы оформления «отсутствия», с оплатой или без нее, требуют длительных бюрократических процедур, начиная с уровня факультета и заканчивая главной администрацией университета. Оформление работы за границей требует еще более длительной процедуры, а именно утверждения у министра образования и подписи президента республики. Нехватка преподавателей на многих отделениях антропологии также не способствует получению разрешений на более чем полугодовое отсутствие.
Если у докторантов в общем есть и время, и средства на проведение целого года в поле, то этнографы, находящиеся на постоянных должностях, обычно могут выезжать на индейские территории только в летние месяцы (с декабря по март). Это положение связано также с представлением, в некоторых случаях весьма иллюзорным, что индейцы находятся относительно недалеко и их легко достигнуть в любой момент. Однако на самом деле поездка в верховья Риу-Негру к индейцам амапа, акре или рорайма обходится для бразильца почти так же дорого (если не дороже), с точки зрения денег, времени и усилий, как и для приезжающего из-за границы исследователя-иностранца. Эти трудности усугубляются прихотливыми переменами в официальной индигенистской политике с ее непредсказуемыми решениями о предоставлении или отказе в разрешениях въезда на индейские территории «посторонним» (Grupioni 1998).
Частично именно такими краткосрочными поездками объясняется тот факт, что не так много бразильских этнографов бегло говорят на языке той группы индейцев, которую они изучают. Они либо пользуются услугами переводчиков, либо опираются на знание индейцами португальского. Приоритетность темы межэтнических отношений при всей ее важности может работать как алиби при отказе от изучения языков индейцев, поскольку это предполагает длительный опыт общения индейцев с другими гражданами страны и относительно хорошее владение португальским.