Антропологические традиции
Шрифт:
Обе составляющие положили начало стилю антропологии, господствовавшему на протяжении полустолетия в Мексике: на основе общей идеи (ныне оспариваемой), касающейся линейной исторической преемственности между доиспанским прошлым и современностью, главным объектом антропологического исследования стали следы доиспанских культур, легко ощущаемые почти по всей стране, а также жизнь аборигенных народов, на которых до того не обращали внимания [83] .
Понятно, что из-за политико-идеологической важности обеих тем и, более того, из-за политико-административной ценности второй из них послереволюционное государство отдало предпочтение данной отрасли социальных наук. Так, в 1938 г. была основана организация, впоследствии получившая название Национальной школы антропологии и истории (Escuela Nacional de Antropolog'ia e Historia) — на протяжении долгого времени она была самым важным в Латинской Америке центром антропологического образования и остается до сего дня единственным в стране центром, в котором представлены все антропологические специальности разных уровней [84] . В 1939 г. был создан Национальный институт
83
Также, в отличие от последующих этапов, этот первый был почти исключительно «мужской» (о раннем, но не показательном исключении см.: Rutsch 2003).
84
В программе приема, объявленной на учебный цикл, начавшийся в январе 2008 г., для поступления было предложено 550 мест, распределенных на два потока и соответствующих семи специализациям: физическая антропология, социальная антропология, археология, этноистория, этнология, лингвистика и история.
Одновременно было начато создание разнообразных «индихенистских» учреждений (под термином «indigenista» понималась политика по отношению к коренному населению, сформированная и осуществляемая не аборигенами) — учреждений, позиция которых усилилась с образованием в 1940 г. в городе Мехико Межамериканского индихенистского института (Instituto Indigenista Interamericano) и основанием в 1948 г. Индихенистского национального института (Instituto Nacional Indigenista) [85] . При этом первое из двух учреждений в течение десятилетий служило своего рода «резонатором» континентального масштаба для индихенистских стратегий, задуманных в Мексике.
85
В 2003 г. он превратился в Национальную комиссию по развитию аборигенных народов (Comisi'on National para el Desarrollo de los Pueblos Ind'igenas [www.cdi.gob.mx]).
Представительными для 1950-х годов могут считаться работы «Взгляд побежденных» и «Философия науа, изученная в своих источниках» (Le'on-Portilla 1956; 1989), а также книга «Великие мгновения индихенизма» (Villoro 1950). Для индихенизма особенно важное значение имели теоретическая линия и политическая практика, проводимые на уровне разных учреждений антропологом Гонсало Агирре Бельтраном (1908–1996). Его модель «интеграции» явила собой последовательную стратегию, направленную на то, чтобы аборигенное население растворилось в «национальной» культуре метисного типа — цель, в которой слышится эхо предсказания «космической расы» Хосе Васконселоса [86] . Как можно видеть в многочисленных статьях Агирре Бельтрана, в модели его оригинальным образом сочетались вера в социальные принципы Мексиканской революции и теоретические элементы культуралистского и эволюционистского типа [87] .
86
Мексиканский философ Хосе Васконселос (1882–1959) выразил эту идею собственного пути мексиканского развития, основанного на расовой и культурной гибридизации, в 1925 г. в книге с таким названием (в 1948 г. он написал новое предисловие для ее переиздания).
87
Единственная книга из его обширного наследия, опубликованная на английском, — это «Regions of Refuge» (Aguirre 1979).
Однако здесь к месту сказать, что речь не шла о совершенно «новом» элементе в мексиканском мышлении, хотя наиболее интенсивно он и стал проявляться во время национал-популистского президентства Ласаро Карденаса (1934–1940). Скорее речь шла о новом витке векового размышления относительно мексиканского социального и культурного своеобразия — размышления, начало которому положили первые поколения испанцев и их креольских и метисных потомков, родившихся в «Новой Испании», т. е. тех, кто, с одной стороны, уже не мог воспринимать себя в качестве «уроженцев полуострова», но кто, с другой стороны, не был и «индейцами». Эта рефлексия усиливалась затем в некоторые периоды Вице-королевства, приобретала новые направления на протяжении первого века независимости, опять оживилась в конце периода Мексиканской революции и продолжает периодически проявляться по сегодняшний день. Это — рефлексия, которая, равно как и мексиканская антропологическая наука, всегда была связана с историей [88] , а с развитием социальных наук в XIX в. получила новый когнитивный инструмент, коим антропология овладела по причине особого интереса к социокультурному разнообразию, к эволюционному развитию и к полевой работе. Это, наконец, рефлексия, в которой обостряется, по причине географической близости к самой мощной стране мира, поиск того собственного, что есть на всем субконтиненте — субконтиненте, периодически задающемся вопросом о том, к какому миру он принадлежит: западному, индейскому, американскому, ибероамериканскому, индейско-американскому, индейско-латинскому или какому-либо иному. Индихенистская политика должна рассматриваться как часть этой дискуссии о собственном мексиканском пути к современности, который прежде всего воплощается в особых учреждениях (аграрных, образовательных, социально-экономического развития и др.) [89] .
88
Октавио Пас в своем знаменитом «Лабиринте одиночества» поместил начала мексиканской нации полутысячелетней давности в центр своих размышлений: «В сумме вопрос происхождения — это тайный центр наших стремлений и тревог» (Paz 2004: 88); по данной теме см. также работу Бартры, особенно гл. 22 (Bartra 1987).
89
Краткий обзор мексиканского индихенизма см. также в: Krotz 1998.
Обрисованная выше панорама, в которой антропология занимала привилегированное место в собрании мексиканских социальных наук и претерпевала медленный, но постоянный рост (например, в 1950-х и 1960-х годах были созданы также школы антропологии в университетах штатов Веракрус и Юкатан и в столичном иезуитском Ибероамериканском университете), начала быстро меняться во второй половине 1960-х годов.
Причиной этого стало в первую очередь сочетание двух факторов. Одним фактором была растущая критика злоупотреблений, допущенных социально-политической системой (провозгласившей себя «революционной»), на которую мексиканское государство, в то время практически однопартийное, ответило сбалансированным сочетанием индивидуальной репрессии и массовой кооптации. Другим — консолидация во всей Латинской Америке (несмотря на многочисленные диктатуры «национальной безопасности») теории зависимости и теологии освобождения, а также распространение всякого рода опытов в сфере образования, как и опытов по созданию народных организаций. Однако другими важными факторами были активное распространение высших учебных и научно-исследовательских учреждений по всей стране в период с 1970-х годов и деятельность в 1960–1970-х годах многочисленных получивших убежище в Мексике центрально- и южноамериканских интеллектуалов (многие из них были известны по их интенсивной политической борьбе и демократическим социалистическим взглядам).
Как и в других частях света в те годы, в Мексике сельское население, особенно крестьянство, превратилось в центр внимания обществоведов [90] : это был сектор «большинства» населения, он включал почти всех аборигенных обитателей (которых теперь уже изучали в рамках социально-экономических категорий) и казался предназначенным играть в третьем мире революционную роль, которую первые марксисты ожидали от рабочего пролетариата в индустриальных странах. Антиколониальная борьба в Африке, вьетнамская война, маоистская культурная революция [91] и многочисленные партизанские вспышки на всем субконтиненте, в которых реальность и миф Кубинской революции 1959 г. сначала, и Сандинистской революции 1979 г. в Никарагуа позже, сыграли решающую роль, вызвали в важных секторах общества ощущение, что близятся глубокие социальные перемены.
90
Общий взгляд на этот феномен представлен в кн.: Hewitt 1984.
91
В то время очень читаемой книгой была работа Эрика Вулфа о крестьянских войнах XX в., где речь шла и о Мексике (Wolf 1969).
В согласии с этим доселе преобладавший культуралистский подход, унаследованный от североамериканской антропологии, был решительно отметен как «научно ошибочный» и «идеологически вредный» и заменен подходами, основывавшимися на анализе социальных отношений и их экономических и экологических детерминант, что сразу же выявило проигрышную связь страны и ее эксплуатируемого большинства с мировым рынком и трудности самостоятельного выбора ее судьбы в условиях идеологического и политического противостояния двух супердержав.
Символичной для этого периода и очень влиятельной была попытка каталонско-мексиканского антрополога Анхеля Палерма (1917–1980) соединить воедино различные функционально-структуралистские, многолинейно-эволюционистские и марксистские традиции в анализе социальных процессов прошлого и настоящего. Причем именно в это время Палерм закладывал основы для обновления преподавания антропологии в стране. Его деятельность также в большой степени способствовала тому, что ученые стали обнаруживать у основателей марксизма интерес к исследованию некапиталистических путей к социализму, как обнаруживать и тот вклад в развитие марксистской мысли, что был внесен теоретиками, сметенными Лениным и Сталиным, а также другими инакомыслящими мыслителями и политиками [92] .
92
См. его работы в антологии его трудов под названием «Антропология и марксизм», впервые опубликованной в 1980 г. (Palerm 1998).
На протяжении 1970-х годов во многих академических и профессиональных кругах имела место обширная дисциплинарная конвергенция, когда практически везде обсуждались одни и те же эмпирические проблемы с упоминанием одних и тех же ключевых авторов. Эти академические споры были отмечены высокой степенью политизации и идеологизации, что связывало их с политической борьбой и социальными движениями различного рода, но что снижало их познавательную ценность, ибо иногда начинало казаться, что больше ценилось соответствие провозглашаемого с теоретической доктриной или политическим выбором, чем с анализируемой реальностью. Что касается антропологии — особенно социальной антропологии или этнологии, — можно сказать, что, несмотря на отдельные попытки заменить ее политэкономией, она все-таки продолжала играть собственную и даже новаторскую роль, особенно из-за предлагаемой ею перспективы качественного анализа, основанного на длительных этапах полевой работы, которые даже тогда составляли неоспоримую часть университетской подготовки студентов.